Денис Коваленко - Татуированные макароны

Выплакавшись, Снежана села спиной к стене, обхватив колени руками, будто и не плакала вовсе, и ровным, обычным голосом продолжала:

— Голову он выбросил далеко в кусты, вырвал из моих рук пушистое тельце, бросил его следом за головой, даже с колен не поднимался. Набрал ворох красных осенних листьев, вытер свои руки, поднялся с колен и повел меня домой. Он даже и не подумал, что и мои руки были в крови. Он заметил это, только придя домой.

Грубо затащил меня в ванную, раздел и голенькую затолкал под холодный душ. А я даже и не кричала. Мне было холодно, а я даже и не кричала. Я только Богу молилась, чтобы мой отец умер. Тогда-то я и заметила, что глаза у отца стали кошачьими. И я нисколько не удивилась этому. Я тогда уже поняла, что котенок вселился в него, и смотрел на меня не отец, а этот маленький ласковый котенок. Вытерев меня полотенцем, отец вымыл свои руки с мылом, словно я была гадкая и после меня обязательно нужно отмываться. И, уже не глядя на меня, вышел из ванной. Я накинула на себя халатик (у меня был маленький халатик, и мама меня приучила после ванны надевать халатик) и вышла следом. Отец сидел на кухне и пил. Я хотела пройти в свою комнату. Он позвал меня. А мне не было страшно, я подошла к нему, он усадил меня на стул рядом с собой. Он совсем ничего не говорил, только смотрел на меня глазами маленького котенка, наливал в рюмку водку и пил, и больше ничего, только смотрел и пил. А я думала, что вот сейчас он выпьет еще рюмку и упадет мертвый. Я только этого и хотела. И вдруг отец вскочил, схватил меня, поднял к самому потолку (отец мой был очень высокого роста), заревел, как только может реветь мужчина, громко, страшно и очень мерзко. Глаза его до того наполнились слезами, что я с трудом и зрачки его видела, думаю, и он меня плохо видел из-за слез.

— Ненавижу твою мать, это она мне жизнь испортила. Проклинаю ее. Тебя не проклинаю. Но прокляну потом…

Думаю, он еще что-то хотел сказать, но слезы его задушили. Он посадил меня обратно на стул, аккуратно посадил, а я, кстати, его совсем и не боялась, и не потому, что доверяла ему — нет. Потому что в голове моей была только одна фраза: «Хочу, чтобы ты умер». Повторяя мысленно эту фразу, я ничего не боялась. Я сколько помню, отец всегда ненавидел мою мать. Они поженились очень странно. Мама моя была очень красивой девушкой, хохотушкой, свежей, веселой. Мой отец был ее первым и последним мужчиной. Мама работала тогда страховым агентом. И по работе познакомилась с матерью моего отца, моей бабкой. Бабка занимала какую-то должность большую в Облоно, и мама по работе пришла к ней. Та ее увидела и, буквально через десять минут, сказала: «Ты будешь моей невесткой».

Мама мне все это рассказывала. Бабка была женщина сильная, властная, а мама добрая хохотушка. Через месяц бабка добилась своего, и была свадьба. А отец был пьяный уже на свадьбе. Эту квартиру выхлопотала бабка, у нее тогда были страшные связи. Не знаю, зачем ей нужна была моя мать. Но только она всегда повторяла, что только с ней у ее сына будет счастье. Отца она пристроила работать в проектный институт главным инженером, а маму — бухгалтером, а потом и главным бухгалтером в Облоно… Отец был слабый, не хотел жениться, но женился, и от этого мать мою люто ненавидел, а свою боялся, и от этого ненависть его с каждым годом все зверинее и зверинее становилась. И пил он почти каждый день. В мать мог даже топор кинуть, а она и сказать ничего не могла, плакала только. За полгода после свадьбы изменилась, смеяться разучилась. А бабка их постоянно мирила. Приходила, хватала сына за волосы и головой о стену его, а он и не сопротивлялся, и делала это при нас, чтобы мы видели, как она его за нас наказывает. Она уходила, а он мать мою за волосы и об стену, при мне, чтобы я видела, что и он так может. А меня ни разу не бил…

Когда он меня посадил на стул возле себя, посмотрел на меня, слезы, не стесняясь, ладонью вытер, водки рюмку выпил. Поцеловал меня и вышел в ванную. Я уже тогда поняла, что он убьет себя. Мама пришла с работы уже вечером. Я смотрела телевизор и, когда мама пришла, я сразу сказала, что папа еще с утра в ванной заперся… соседей позвали, милицию. Отец повесился на крюке для душа, на ремне… у него был тонкий кожаный ремень для брюк, гедеэровский. Тогда, когда я его увидела висящим в ванной, я и замолчала на десять лет, я знала, что он умрет, но не знала, что это будет так . И глаза кошачьи. Меня потом лечили, кололи. Вылечили, конечно. Я теперь совершенно здорова, говорить начала… Потом в Питере в институт поступила. А потом меня посадили в психушку. Меня поймали в Питере с наркотиками, завели дело, обвинили в распространении. Бабка все силы приложила, но единственное, что смогла добиться: чтобы срок в колонии заменили на принудительное лечение от наркомании, мне поменяли статью и отправили в дурку, хотя я была нормальной, а там уж за меня взялись конкретно, гормональными кололи, чем только не кололи, два года кололи… — Снежана замолчала, по радио запела Земфира: