Денис Коваленко - Татуированные макароны

— Не бросай меня, я тебя люблю, ты цветок, а я, правда, холодный снег, белый холодный снег, и я таю, таю… Давай займемся любовью, я хочу растаять в твоей любви, я хочу спасти тебя, я изгоню из твоей души котенка.

Снежана буквально вцепилась в Мусю, говорила она рвано, на выдохе, слезы уже вот-вот могли вырваться вместе с воплем.

Оторвав ее от себя, Муся с размаху влепил ей кулаком в лицо. Удар оказался скользящим и не сильным, но действенным.

— Я тебе этого никогда не прощу… — Снежана села на диван и, по одному выдергивая из себя цветы, бросала их в ноги Мусе, и, обиженным ребенком надув губки, бубнила: — Я тебе этого никогда не прощу.

Быстро одевшись, Муся выскочил в коридор. Слышно было, как он, обувшись, возился с дверью.

— Я убью тебя, — шепнула Снежана, бросив на пол последний цветок, как поставила точку в своем решении.

Муся, наконец, разобрался с замком и, выскочив на площадку, хлопнул за собой дверью.

Поднявшись с дивана, Снежана подошла к магнитофону, вставила кассету и, сделав громкость на всю, задергалась в ритм музыке, с надрывом подпевая своей любимой певице:

Подскочив к открытому окну, Снежана высунулась на улицу и, бросив вслед уходящему со двора Мусе венок ромашек, завопила в голос с Земфирой:

— Меньше всего нужны мне твои камбеки!!!

Время было около девяти. Чтобы не прогулять второй урок, Муся, не заходя домой, сразу же отправился в школу.

Утром Абрамчик проснулся в самом дурном настроении. Прошедшим вечером в клуб на дискотеку попасть ему так и не удалось. Простившись с Мусей и оставшись один, Абрамчик вдруг сильно разволновался: чтобы дойти до остановки, требовалось миновать заросший деревьями темный двор, пройти пустую, заброшенную хоккейную коробку и, самое жуткое, пройти через арку, и ладно бы сразу за аркой была бы улица, полная людей и машин, нет, за аркой был еще один двор, и только потом улица, люди и машины. Конечно, еще не так поздно… но уже темно. Это Абрамчика больше всего волновало. Быстренько, держась света от окон домов, Абрамчик дошел до хоккейной коробки. Люди, встречавшиеся Абрамчику, как назло, шли по двое, и все больше это были молодые люди, и черт их знает, что у них на уме. Шею у Абрамчика неприятно стягивало, сердцебиение участилось… хоккейную коробку он пересек уже бегом, осталось пролететь сквозь арку… Перед самым входом в арку Абрамчик замер. В арке, прижавшись к стене, полулежал человек. Как парализованный, Абрамчик смотрел на него. Человек пытался подняться, но сил не хватало, он становился на колено, помогал себе руками и вновь падал.

— Э-э, — хрипло позвал человек, — помоги…

Развернувшись, не разбирая, где земля, где асфальт, Абрамчик рванул обратно. Уже возле подъезда своего дома рухнул, словно раненный тюлень, на лавочку, тяжело дыша, конвульсивно вздрагивая. От быстрого бега кружилась голова и жгло легкие. Посидев с минуту, Абрамчик быстро поднялся, осмотрелся: не видел ли кто его позорного бегства, — но прохожие не смотрели в его сторону, а из подъезда, слава Богу, никто не вышел и никто не вошел. Больше не испытывая судьбу, все еще мучимый жгучей одышкой, Абрамчик поднялся на пятый этаж, трясущимися руками кое-как открыл дверь. Ключ пару раз выскакивал из рук, и в замок вошел только с четвертой попытки. Матери, к счастью, дома не было. Включив свет во всех комнатах, не исключая и кухню с туалетом, Абрамчик громко врубил магнитофон, раздевшись, прыгнул в постель, и, уже засыпая, сквозь сон слышал заунывно-задушевный голос Михаила Круга:

Абрамчик даже прослезился, расчувствованный песней, в дреме подпевал:

Сон не принес ему облегчения. Наскоро приняв душ и позавтракав, Абрамчик выскочил из дома. Ждать три дня он не собирался. Срочно, непременно срочно, надо было рассказать обо всем в школе. Обо всем, значило о том, какое Ваня чмо и урод, а Абрамчик герой и победитель. Чувствовал Абрамчик — не признается он, с ума же сойдет от всего того бардака, случившегося вчера вечером.

В школе Абрамчик появился за двадцать минут до первого урока. Когда прозвенел звонок, о расписке уже знало большинство в девятых классах и отчасти в десятых и одиннадцатых. Расписку никто не видел. Абрамчик уверял, что она у Муси… Вот Муся придет, и тогда — пожалуйста. Текст, услышанный десятки раз, каждый пересказывал по-своему. Многие вообще не знали, кто такой этот Ваня Мамкин, но многие из не знавших всем сердцем жаждали на него посмотреть: на человека, который сделал минет сразу четверым и честно признался в этом в расписке. На такого придурка стоило посмотреть. Факт, что Ваня минетчик, стал для всех неоспоримым; неоспоримым было и то, что Ваня делал это за деньги, причем за совсем небольшие деньги, можно сказать задаром… Ему это нравилось. Многие из подростков, купленные именно этим, еле высиживали первый урок, чтобы только дождаться перемены и найти этого Ваню. Цель у каждого была своя: одним не терпелось проучить этот ходячий позор школы, некоторые же таили надежду напрямую воспользоваться Ваниными услугами. Кое-кто уже прикидывал, сколько заплатить; словом, за двадцать минут Ваня Мамкин стал самой известной, самой желанной, во всех смыслах, фигурой в школе.