Денис Коваленко - Татуированные макароны

— Сурово, — не меняя позы, ухмыльнулся Муся. — И теперь этот ласковый котенок живет во мне, — произнес он, закончив ее рассказ.

— Да, ты прав, теперь этот ласковый котенок живет в тебе… Точно такой же котенок жил в моем отце. Он повесился, когда мне было пять лет. И мой отец убил котенка при мне. Убил, не образно выражаясь, убил натурально. Мы гуляли в парке — я и отец. Еще совсем только утро начиналось. Осень. Только-только взошло солнце. Отец мой любил гулять по утрам, и меня всегда с собой брал. Я не хотела, мне хотелось спать! Он насильно одевал меня, слезки мне вытирал. Я хотела спать, идти никуда не хотела и поэтому плакала. Мама уходила на работу очень рано. Конечно, я рассказала об этом маме, но всего лишь один раз. Она сказала, что так надо, раз папа это делает. Он ее очень часто бил. И больше я не рассказывала об этом маме. И даже больше не плакала. Я потом совсем плакать разучилась. А потом я разучилась говорить. И до пятнадцати лет не говорила ни слова. Потом уже, когда меня начали лечить… То утро было самое страшное для меня утро — самое страшное утро, самый страшный день, самая страшная ночь. Это было в семьдесят первом году, в октябре. Я даже помню число. Даже если бы я и не помнила. В этот день повесился мой отец. И я… пятилетняя девочка, больше всего на свете хотела от Бога только одного, чтобы умер мой отец. Я этого очень сильно хотела. Он ненавидел мою мать… он ненавидел меня. Он даже ненавидел себя. Каждое утро мы ходили гулять с ним в парк. Особенно, когда вставало солнце. Летом случалось, что и в пять утра выходили гулять… Тогда, в октябре, было около девяти. И оделись мы в то утро как-то быстро. И из дома вышли, словно спешили куда-то. Отец уже с утра начал пить. Выходя из дома, отец прихватил из бара бутылку водки, и всю дорогу до парка прихлебывал по глоточку. Все было бы хорошо, если бы он не целовал меня; может быть, и утро не было бы таким мерзким, может быть, ничего бы и не было, если бы он не целовал меня.

Мы зашли уже в самую глубину парка, где аллеи были не асфальтовые, просто утоптанная земля. И откуда в этой чаще взялся котенок?.. Теперь я уверена — этот котенок нарочно оказался там, он был послан Богом, чтобы котенок вселился в моего отца и забрал его с собой. Не мог случайно оказаться маленький котенок в глубине парка один. И больше не было никого, я, отец и этот котенок. Увидев его, отец сразу повеселел, хотя он и так с утра после выпитого был счастливым. Бросив меня, он кинулся к котенку, на карачках кинулся. И, ползя к нему, шептал: «Киса, киса». Котенок совершенно его не боялся, он спокойно сидел на тропинке, головку склонил и ждал моего отца, как ждут чего-то неизбежного, но, в тоже время, и очень интересного. Он не убегал, он ждал. И вот, отец подполз к нему, взял его на руки, резко обернулся ко мне и зашептал мне громко, голос его был таким счастливым: «Снежаночка, гляди какая лапа», — и, поднеся котенка к своим влажным, раскрасневшимся губам, стал целовать его. А мне, когда я это увидела, стало так страшно. Я почувствовала, именно почувствовала (словно он меня целовал) резкий запах, гадкий вкус водки и слюны, он целовал его жадно, как только спьяну мужчина может целовать порочную женщину, страстно и увлеченно. Отец словно сошел с ума. Хотя он и был сумасшедшим. Он целовал его и шептал: «Посмотри, какая лапа, Снежаночка, ты только посмотри». А котенок даже не сопротивлялся, только мордочку слегка отворачивал. Что случилось дальше… плохо себя помню в тот момент. Только я, как безумная, бросилась спасать котенка. Но я не кричала; до сих пор не могу понять, почему я не кричала. И он, и я говорили исключительно шепотом, как будто боялись, что мог кто-то услышать.

«Папа! Брось его, — задыхаясь, шептала я, ручки мои уже вцепились в котенка, цепко вцепились: — Отпусти его, папа, отпусти!»

А он не отпускал котенка, только шептал мне, тоже задыхаясь от волнения: «Не отпущу!»

Он больше ничего не говорил, только это слово «не отпущу». Не помню, сколько мы так боролись. Я совсем забыла, что есть время. Был только котенок, которого я хотела спасти…

Отец оторвал ему голову… он дернул как-то… хотя сейчас я понимаю, что котенок умер гораздо раньше, когда мы вырывали его друг у друга… Я не хочу дальше рассказывать, — Снежана зарылась лицом в ковер, висевший на стене, и завыла — тихо, и очень занудно. Так она проплакала минут пять. По крайней мере, Муся успел спокойно выкурить сигарету.

Муся, казалось, старался не обращать внимания на то, о чем говорила Снежана, вслушиваясь, что пели по радио. Словно он не хотел слушать эту историю, но и не слушать не мог. Не мог встать и уйти, хотя рассказ раздражал его, был ему неприятен. И в тоже время ему хотелось, очень хотелось узнать — что дальше.