Денис Коваленко - Татуированные макароны

— Ну, чего ты молчишь? — тихо и очень нервно сказал он, глядя на Кешу. — Ну, скажи что-нибудь.

Улыбнувшись, Кеша показал свои ровные белые зубы. Было ему тридцать лет. Тринадцать лет назад это был совершенно нормальный, крепкий юноша, только поступивший в Бауманский институт. Кеша сошел с ума сразу, в одну неделю. Тринадцать лет назад Кеша сидел со своим ровесником и лучшим другом, Серегой, возле Серегиного подъезда, о чем-то весело трепались, хлопали друг другу по плечу, смеясь, говорили: «Да ладно, да ты гонишь, да я не верю». — «Ах, так! Да я тебе клянусь!» — «Брехня, гонишь ты, Серый!» — «Я гоню? — Серега, вскочив с лавочки, стал в боксерскую стойку, легко ткнул кулаком Кешу в грудь. — Да я тебе за такие слова, знаешь, что, понял! Ха-ха-ха!» — и снова ткнул Кешу в грудь. «Убью, зараза!» — смеясь, воскликнул Кеша, и ткнул Серегу в грудь. Охнув, Серега согнулся и рухнул на асфальт. Удар хоть и оказался не сильный, но случился на вдохе и вошел точно в сердце.

Кешу не посадили. Тем же вечером у него случился нервный срыв, его отвезли в больницу. За месяц в больнице он сразу оплыл, потолстев на двадцать килограммов, и замолчал. Во дворе его все жалели и, пожалуй, больше всех мать Сергея. Порой, встречая его на улице (домой она не заходила к нему ни разу), она незаметно клала ему в карман пачку сигарет, купленных специально для него, и говорила негромко: «Я не виню тебя, Кеша, знай это, я не виню тебя», — и быстро уходила.

— Ну, чего вот ты молчишь? — вновь повторил Черкасов и вдруг сам ответил: — А я знаю, почему ты молчишь. Ты до сих пор о Сереге думаешь, да? Ведь все бессмысленно случилось, по глупости, не нарочно. Ты же не хотел, ведь так? А я вот хотел, понимаешь ты, я-то хотел, вот в чем вся соль: моя-то бессмысленность осмысленна, понимаешь ты это?!

Ласково заглядывая на Черкасова, Кеша кивал в такт его словам.

— Дурак ты, Кеша.

Наивно улыбаясь, Кеша продолжал кивать.

— Вот чего ты киваешь? Ты разве понимаешь, о чем я говорю?

Кеша не останавливаясь, кивал.

— Ничего, ты не понимаешь.

И здесь Кеша кивал. Казалось, ему просто нравилось, что с ним говорили, он всем кивал, кто с ним заговаривал, кивал и наивно-удивленно улыбался точь-в-точь как грудной младенец.

— Я тебя ненавижу, Кеша, — неизвестно почему в раздражении произнес Черкасов и, не оглядываясь, зашагал к подъезду.

Вбежав на второй этаж, он дрожащими от волнения руками достал из кармана джинс ключи и открыл дверь.

Когда он вошел в квартиру, все были дома: отчим, как всегда, после работы ужинал в большой комнате, сидя в кресле, склонившись над тарелкой, стоявшей на его коленях, и смотрел телевизор; мать лежала на диване и читала.

— Сашенька пришел, — услышав, как сын закрыл за собой входную дверь, мать сразу отложила книгу и поднялась с дивана. Высокая, чуть полноватая, с правильными и красивыми чертами лица и такими же, как у сына, глубоко-карими глазами. Ей было тридцать пять, но выглядела она гораздо моложе.

Стараясь не смотреть матери в глаза, Саша торопливо разделся, стянул ботинки, позволил матери чмокнуть себя в щеку, что она делала всегда при встрече с сыном, и, все так же пряча взгляд, пошел в ванную.

— У тебя все нормально? — спросила мать.

— Да, — не глядя на нее, ответил Саша, закрывая за собой дверь в ванную.

Защелкнув шпингалет, он долго и пристально смотрел на себя в зеркало. Разгоряченное тревогой лицо, губы плотно сжаты, глаза сурово прищурены. Невольно Черкасов даже залюбовался собою. Но, быстро прогнав это, он, продолжая вглядываться в свои глаза, беззвучно промолвил: «Соберись, Александр, ты сильный, ты умный. Слабость — вон, нет слабости. Ничего же не случилось. Сейчас умойся, успокойся (мать не должна тебя таким видеть), позвони Жене, и… все нормально».

После такого аутотренинга он отвернул на всю катушку вентиль холодной воды и, набирая пригоршнями воду, хлестко и тщательно умылся, оставив после себя лужи воды на кафельном полу. Ледяная вода взбодрила. Вытерев пол и вымыв после руки, он, уже с видимым спокойствием, покинул ванную.

Мать ждала его на кухне; она сидела за обеденным столом, на котором уже стоял горячий ужин. Все было уютно и мило: на столе розовая скатерть, слева от Сашиной тарелки лежала вилка, справа ножик, рядом салфетница, где милым букетиком торчали розовые салфеточки. Вообще, вся кухонька была уютная, розовая и милая. На стенах маленькие картиночки в рамочках, вьющиеся цветы под самым потолком в красивых горшочках, декоративные разделочные досочки, розовенькие шторки на окне, на подоконнике фиалки, и нигде ни пылинки.