Денис Коваленко - Татуированные макароны

В это утро Саша Черкасов проснулся рано, совсем еще до темноты; и было отчего. Эту ночь он спал неспокойно. Вдруг, среди ночи, он вскочил с постели, и, нервно укрывшись в простыню, зашагал туда-сюда по комнате. Сна как не бывало, было какое-то тревожное, дремотное состояние, мысли то ли наяву, то ли во сне долбили Сашину голову, возвращая его во вчерашний день, заставляя теперь по-новому переварить все те бессмыслицы , которые он натворил, точно в пьяном бреду.

— Что я наделал-то… — шептал он, нервно шагая по комнате, — что ж теперь будет… Обойдется, — резко осаживал он сам себя, валился на постель, но тут же вскакивал.

Эта тревога (сначала, как ему казалось, необъяснимая — если только от усталости) появилась в нем еще вчера, когда он, раздражаясь (и больше раздражаясь на свое необъяснимое тревожное раздражение), скоро шел домой.

Да, что-то выходило не то, точнее, не совсем то. « Просто мне все надоело », — решил он и оттого пришел в еще большее раздражение.

В тот час, когда он так резко ушел от Виталия Андреевича и направился в сторону Никитских ворот, Саша вел себя так, словно точно был уверен, что ему смотрят в спину. Какая-то мальчишеская гордость, даже дерзость, охватила его, он, как струну, вытянул спину, подбородок надменно вздернул вверх, — таким Сашу должны видеть — таким он бы сам хотел видеть себя — стройный, дерзкий и гордый, даже величественный. Но вскоре ему это надоело; Виталий Андреевич остался далеко позади, а больше ему рисоваться было не перед кем. Плечи его опали, устало шел он, засунув руки в карманы куртки. Ему все надоело — вся эта бессмысленная идея какой-то там бессмысленности. «Действительно, какая-то бессмыслица. Еще посадят за нее», — эта мысль так ясно возникла, и, возникнув, уже не отпускала его. Саша испугался. Мало того — он понимал, что он испугался.

Изнасиловал.

Ограбил.

Разбил витрину.

— Ё-мое, — в страхе чуть слышно вымолвил он и, озираясь, вышел на небольшую пустынную улочку, — хорошо, что еще не замели. — Вздрагивая, лихорадочно соображал он, торопливо шагая в сторону метро «Краснопресненская». «Хватит, — нервно озирался он то и дело, — хватит, пошалили и хватит. Там ведь никто разбираться не будет: идейный — не идейный… Только в руки себя сейчас возьми, а то при виде первого мента и выдашь себя…»

Он обернулся. Нет — никого нет, он в безопасности, он один. Один?!! — весь ужас отобразился в одном этом слове. Женек… Его же теперь схватили и… Все. Зайдя в какую-то арку какого-то двора, он опустился на лавочку. Все… «Но нет, — воспрянув, мысленно воскликнул он, — нет, я ни в чем не виноват. Деньги-то я выбросил, главную улику-то я выбросил! Я скажу, что она сама, у меня есть свидетель, Женек, ей было хорошо — она сама это говорила, я несовершеннолетний, я ее не… она сама! Женек мне друг, он единственный, кто меня понимает, он… тряпка!»

Уже решительно, он быстро зашагал в сторону своего дома, нервно теребя лежавший в правом кармане ножик (он будет защищаться, он живым не дастся, он в тюрьму не пойдет). Никаких метро, никаких автобусов, никаких людей. Временами он вздрагивал, сильнее сжимал ножик, когда видел какого-нибудь подозрительного прохожего быстро переходил дорогу или сворачивал во дворы, или (если дверь была не заперта) прятался в каком-нибудь подъезде. Спрятавшись же в подъезде, чего-то ждал, тревожно выглядывая из окна. Вдруг быстро выскакивал на улицу и бежал. Вот уже Краснопресненские пруды, вот уже до его дома оставалось совсем чуть-чуть… Навстречу шел невысокий, очень толстый юноша, шел неторопливо и часто затягиваясь курил, недалеко отводя сигарету, только лишь чтобы выпустить дым, и вновь затягивался. Подходя к Саше, юноша широко, совсем, как младенец, смотрел на него, смотрел удивленно и улыбаясь всем лицом — точь-в-точь, как грудной младенец. Это был Кеша, местный сумасшедший. Саша с ним даже не здоровался хотя, когда Кеша встречался ему, Кеша всегда улыбался и смотрел на Сашу так, будто ему очень сильно хотелось, чтобы Саша с ним поздоровался (впрочем, Кеша смотрел так на всех). Каждый вечер он выходил из своего подъезда и, гуляя вокруг дома, курил. И, не зная почему, Саша поздоровался с ним.

— Здравствуй, Кеша.

Кеша остановился, он не ответил на приветствие, лишь взгляд его стал удивленно ласковым. Тяжело дыша после быстрой ходьбы, стоял Саша и прямо смотрел Кеше в глаза. Их молчаливое созерцание друг друга длилось минуту. Наконец, Черкасов не выдержал: