Денис Коваленко - Татуированные макароны

— А что бы отпечаталось в твоей памяти — что бы помнил художник? — отвернувшись от окна, она посмотрела на Виталия.

— Что бы помнил художник? — повторил Виталий. — Он бы помнил, что за окном уныло и однообразно моросил дождь, и что она была очень печальна и… тревожна в этом холодном серо-фиолетовом свете тревожной, буро-коричневой ноябрьской ночи. Художник видит мир целиком, даже не видит , а ощущает . Его память настолько богата, что ему нет проку заострять свой взгляд на всякой ничтожной мелочи. Художнику даже не нужно помнить деталей ее лица, ему достаточно впитать в себя то настроение, которое было в ее позе, в комнате, где возле холодного, в серо-фиолетовом свете, окна стояла она , плотно закрытая от мира, как вуалью, багрово-вириндовой тенью, лишь плечи ее светились холодно-голубым, но, несмотря на это, очень живым цветом, и волосы цвета болотной тины переливались в пышном свете, очерчивая маленьким контуром, скрывая все остальное в густой багровой глубине комнаты… а за окном моросил дождь. Главное, чтобы ее настроение, ее тревога его , художника, зацепили — вот и все. И поверь, по одному только настроению ты увидишь, что на картине именно она , и тогда ты и родинку на мочке левого уха обязательно заметишь — она проявится сама собой…

— Ты ведь правда сегодня не уедешь в свой Липецк, ты ведь правда останешься со мной, правда? — она произнесла это совсем тихо и с той невинно пугающей тревогой одинокого, покинутого всеми человека.

— Не уеду, — произнес он будто самому себе.

— Ты очень хороший, — она подошла к дивану, встав возле на колени и вытянув руку, коснулась его руки, — я ведь хотела сегодня умереть. Весь вечер я сидела в беседке и смотрела на дерево, я не знаю, как оно называется, оно растет прямо под моими окнами. У него такой короткий ствол, и ветви, их спилили, и они такие острые, особенно осенью, когда опадают листья. Я долго смотрела и представляла, как бы я выглядела на этом мокром, грязном дереве, проткнутая жутко срезанными корявыми ветвями. Вот я выхожу на балкон, прыгаю, широко расправив руки, как крылья… Ветви рвут мое тело, вспарывают живот, уродуют грудь, лицо, но я все равно буду улыбаться, даже умерев, я все равно буду красивая… Моя мама выбросилась из окна, это случилось восемь лет назад, в ноябре, сегодня годовщина… Мне тогда только исполнилось двенадцать. Никто не знает, почему она это сделала. Все говорили, что она сумасшедшая шизофреничка. А я знаю — мой отец просто не любил ее. Он не любил ее, — тихо, сквозь слезы повторила Лариса, — а она его любила. Он до того был к ней равнодушен, что вовсе не замечал ее. Даже когда она специально напивалась и приходила домой заполночь; он и не спрашивал, где она была. Она изменяла ему, изменяла открыто — лишь за тем, чтобы он ревновал, но он не хотел этого замечать, ему было на нее наплевать. Утром он просыпался, уходил на работу, вечером возвращался, ужинал, смотрел телевизор и ложился спать. А по выходным он встречался с друзьями, у него было много друзей и много женщин, со всеми он был весел и общителен, кроме моей мамы. Он и не смотрел на нее. Он часто говорил ей: «Нет больше любви, хочешь, давай разведемся, хочешь, будем жить так — меня устраивает». Его устраивает! — Лариса горько усмехнулась. — Конечно, мама из кожи вон лезла, чтобы угодить ему, чтобы вернуть все как было. Она и меня ненавидела, и, пожалуй, больше всех — она ревновала его ко мне. Как это было все мерзко. Она обвиняла меня, что я отняла его у нее. Она всех обвиняла — что мы — все отняли его у нее. И эти ее пьяные скандалы, ревность. Как-то она даже привела в дом мужчину, привела, когда нас не было, но, подгадав, чтобы мы вернулись как раз — чтобы все увидеть. Мы тогда с отцом ушли в театр, когда вернулись… Но даже это отца не возмутило… Зато для меня это был шок. А через несколько дней… она прыгнула из окна, на наших глазах… Я не знаю, зачем я тебе все это рассказываю. Мне двадцать лет, и я уже дважды официально была замужем, эту квартиру мне снимает Вадим. Два месяца мы с ним вместе.

— А где он? — с вновь возникшей тревогой осторожно спросил Виталий.

— Не знаю, он уходит и приходит, когда хочет. — Резко поднявшись на локтях, Виталий вопросительно смотрел на Ларису. — Его уже две недели — ни слуху, ни духу, может, убили, наконец.

— Так он, правда, бандит?

— Псих он ненормальный, вот он кто. Я с ним даже ни разу не спала, ему все, видите ли, некогда, у него, видите ли, дела, — Лариса говорила зло, глядя куда-то сквозь Виталия, — два месяца назад я с ним познакомилась в «Бункере». На следующий день он снял эту квартиру. Я даже посчитала — за все два месяца я видела его пять раз, включая первую встречу, и каждый раз не больше часа, кроме первой ночи, конечно. Я никак не могла понять, зачем я ему нужна? Сперва я решила, что он использует меня в каких-то своих целях. Но в каких? Я обыскала всю квартиру, думала, здесь тайник, ничего не нашла.