Денис Коваленко - Татуированные макароны

Не в силах отделаться от песенки, которую Виталий гонял по кругу черт знает какой раз — одни и те же слова припева. Он старался вспомнить другие какие-нибудь, более приятные ему песенки, но простенький мотивчик растворял в себе все самые замысловатые мелодии, которые Виталий вспоминал, в надежде отделаться от этого припева, набившего в его мозгах оскомину. Какую бы песню он не запевал, она упрямо ложилась на мотивчик художника, рисующего дождь, даже «Союз нерушимый республик свободных» — что Виталия уж совсем удивило и…развеселило. Так он и шел напевая под музыку «художника» то «Союз нерушимый» (развлекавший Виталия больше всего), то еще что-нибудь в этом роде. Единственное, что не осилил рисующий дождь художник — это «Боже, царя храни», — Виталия это чуть-чуть разочаровало. Но настроение улучшилось.

— Жизнь-то налаживается.

А за домами, заревом вздымаясь над крышами, вырываясь из арок, пролезая в любую маломальскую щель в плотно фиолетовой стене, из деревьев и домов, настырно щекоча своим светом глубину дворов, куролесило огнями Садовое кольцо.

«Хватит по дворам жаться — точно преступник, — мгновенно перед глазами возник Саша, — к черту!» — отмахнулся он и скорей зашагал к яростному в своем блеске Садовому кольцу.

Проходя мимо дворовой беседки, в глубокой черноте он увидел светящийся алой звездочкой огонек сигареты. Сразу захотелось курить.

— Угостите сигаретой, пожалуйста, очень курить хочется, — попросил он, не заходя в беседку и, как ему казалось, очень доброжелательно.

— Пожалуйста, — тоненькая девичья рука протянула ему сигарету.

— Можно я зайду? — вдруг мгновенно поменяв свои планы насчет яркого шума Садового кольца, попросил Виталий уже не так жизнерадостно, а больше печально. Разглядев, что девушка равнодушно пожала плечиками, он вошел в беседку.

— А счастье есть на земле, или хотя бы радость? — спросил он, сев напротив девушки, и спросил, точно, самого себя. Радость его сменилась странной задумчивостью и сам он изменился: голос стал мягче, выражение лица загадочным — словом, то были обычные изменения, какие случаются с мужчиной, когда он видит понравившуюся ему одинокую девушку.

— Не знаю, наверное, нет, — она ответила не сразу и, похоже, как и Виталий, сама себе.

— Меня зовут Виталий.

— Лариса, — ответила она, смотря все это время куда-то в сторону, и добавила, слишком уж равнодушно: — если вы думаете приставать ко мне, не надо, глупости все это.

— Я и не собираюсь, — пожав плечами, ответил Виталий, — я просто хочу посидеть и покурить. Я вам не помешаю?

— Нет, сидите.

Они сидели молча. Девушка давно уже бросила сигарету. Казалось, Виталий ей нисколько не мешал, она молча сидела, глядя на редкие, прозрачно-белесые в свете окон капли бесконечно тоскливого осеннего дождя.

— Дождь — это красиво, — чтобы хоть как-то завязать разговор, осторожно произнес Виталий, незаметно ерзая на холодной металлической спинке сидения и время от времени шевеля пальцами ног.

— Я тоже люблю дождь, — девушка отвечала неохотно, но видно было, что ей хотелось говорить, точнее слушать. Разговор потихоньку оживился. К тому же Виталий просто болтал, болтал без умолку. Неся всякую чепуху, он даже старался не смотреть на Ларису, чтобы и повода не подать… Он вдруг поймал себя на мысли, что хочет эту девушку, хочет сильно, хочет страстно и, чтобы подавить в себе это откровенное до дрожи охватившее его тело желание, он болтал, смотря куда угодно, лишь бы не на нее; точно, почувствуй она его желание, и, все — она просто уйдет. Девушка казалась Виталию чертовски привлекательной, даже красивой. Какое-то окно в первом этаже вспыхнуло ярко-розовым светом, и он теперь хорошо видел ее: большие доверчивые глаза, круглый капризный ротик и какая-то странно доброжелательная улыбка очень одинокого человека.

— Ты хочешь меня, или просто замерз так сильно? — вдруг прервав Виталия на полуслове уже стоявшего посреди беседки и что-то живо говорившего и жестикулирующего, пристально вглядываясь в него, спросила Лариса. Теперь ее глаза не казались такими доверчивыми, напротив, что-то капризно жестокое блеснуло в них, и губки, еще недавно влажные и желанные, сухо сморщились в узенькую, злую линию.

— Хочу. И замерз, — сам не ожидая от себя такой смелости и тут же смутившись, признался Виталий.