Денис Коваленко - Татуированные макароны

— Боишься? — Черкасов остановился и посмотрел Жене в глаза. — Не бойся. Пойдем лучше, водки выпьем.

Женя шел за ним, он подчинялся ему, подчинялся молча, подчинялся беспрекословно. Водки — так водки. Запрокинув бутылку, он пил жадно, точно прохладную воду измученный жаждой путник…

— Ну-ну, остынь, — Черкасов отнял бутылку, — ишь резвый какой.

Женя выпил больше половины бутылки. Сразу же глаза зашторила безразличная, тошнотворная пелена. Но блевать не хотелось. Хотелось идти, куда — плевать, лишь бы идти. Какие-то улицы, дома, вот подъезд, нужно зайти — зачем? — нужно и все! Милая собачка, она хочет, чтобы ее погладили, ее обязательно нужно погладить… только, никого не насиловать, собачка сама хочет, что бы он ее… трахнул… нет, она хочет, чтобы ее погладили, только, никого не насиловать, насиловать плохо. Саша — тварь… а собачка хочет, чтобы ее погладили. Какая у нее густая шерсть. Хочется зарыться в нее… тепло… как тепло. Обнять ее и спать, спать, спать долго… и не просыпаться; просыпаться нельзя. Только, никого не насиловать. А где собачка?! Куда она делась?!!.. Как тяжело идти. Куда его все время тащат?! Он хочет к собачке! Она теплая, она добрая, а его куда-то тащат… А, это он, Саша, но с ним он никуда не пойдет; куда он его тащит?!! Что ему от него надо…

— Куда ты меня тащишь?! — Женя рванулся, не удержался и со всего роста рухнул лицом в мягкую траву… — Сука! Бей меня! Убить хочешь, трахнуть меня хочешь! Бей меня, я сам тебя убью, я убью, я могу!..

Как же хочется спать, умереть и не проснуться.

Какие-то люди. Что вам от меня надо? Никуда я не пойду, я хочу к собачке. Я никуда не хочу идти, не трогайте меня! Не трогайте меня все; я хочу остаться один… Я ни в чем не виноват. Это все Саша. Он все это из-за идеи, отпустите меня. Я хочу к маме; она шлюха; я хочу домой; я спать хочу. Мне холодно… А где Саша?

Напоив Женю водкой, сам Черкасов не сделал и глотка; отняв у Жени бутылку, он выбросил ее в кусты. Что-то действительно изменилось в нем. «Бессмысленно» — это слово кружилось у него в голове, требуя немедленного подтверждения — подтверждения своей значимости. Все случилось. «Я преступник», — странная гордость охватила его, — «я преступник», — без тени раскаяния, даже без мысли об этом раскаянии, шел он неторопливо по шумному, ревущему проспекту. Идут навстречу люди, смотрят на него (Саша сейчас особенно замечал это) и видят, что что-то в нем особенное — Черкасов смотрел на эти лица, и ощущение своей особенности, на этом сером в своей пестроте фоне, приятно щекотало его нервы. Он наслаждался своей особенностью, шел неторопливо — намеренно неторопливо. А ведь в каком-то квартале отсюда, в каких-нибудь нескольких сотнях метров, в старом заброшенном доме он совершил преступление, а эти люди снуют туда-сюда, даже не подозревая об этом; волна радости окатила его изнутри. Он изнасиловал женщину — впервые! И что больше сейчас владело им — чувство осознания преступления или… женщина. Он впервые был с женщиной, и не с какой-нибудь там, а… как в кино, как… Он слов не мог подобрать.

«Я обладал ею, — беззвучно, в возбуждении, шептал он — обладал .»

Недавние ощущения вновь охватили его, заставив вспомнить каждую деталь, каждую подробность. И новое, еще более яростное возбуждение почувствовал он, взглядом выхватывая из толпы женские фигурки, подчеркнутые плащами и курточками.

«Теперь я — мужчина, настоящий мужчина. Черт, я же не поцеловал ее грудь. Я даже не потрогал… Я даже не знаю, какой она у нее формы! Я… Идиот! — чуть не вскричал он. — Быть с женщиной и не увидеть ее груди. Вот воистину идиот. Но ничего, — подбодрил он себя, — еще не вечер. А неплохая-то идея. Даже приятная».

«Бессмысленность», — вновь поймав эту мысль, он достал из кармана деньги той самой медсестры и бросил их в урну — бессмысленно — и это ему понравилось — этот жест, идея работает. Нужно идти дальше. Только вот Женя мешает, куда-то все время рвется. Может, и не стоило поить его водкой, поить водкой этого болезненного, нервного подростка — бессмысленно… хе! Все работает! Но ведь не век же он будет таскать его за собой, это тоже ведь бессмысленно, хе-хе-хе. Но и бессмысленно бросать его, одного в чужом районе, когда скоро ночь, хе-хе-хе-хе!! Идея работала, работала и требовала чего-то нового; это становилось уже какой-то игрой — бессмысленной и от того бессмысленно интересной, само слово это уже нравилось Саше… А вот Женя нравился ему все меньше и меньше, слишком он привлекал много внимания — осмысленного внимания, а такое внимание сейчас Сашу не устраивало, оно выпадало из его игры. Оставив валяющегося в грязной траве Женю, лупящего в вялой истерике траву своими слабыми кулачками и требующего, чтобы ему вернули собачку, Саша вышел из дворов на проспект.