Денис Коваленко - Радуга в аду

Все четверо сидели на кухне. Поникшая Людочка, суровые родители, и Андрей, тоже очень старавшийся выглядеть суровым.

— Значит так, Людочка, — сказала мама. — Мы ничего против твоей веры не имеем, но… — она замялась.

— Нечего тут разглагольствовать, — заявил отец. — Короче, никаких икон, свечей и… — самому тон показался уж слишком. — Людочка, ты пойми нас правильно, — смягчился отец. — Мы все очень любим тебя. И я сам ничего такого против не имею, но… поаккуратнее в следующий раз, хорошо?

— Да, да поаккуратнее, — закивала мама, очень довольная такой дипломатией мужа. — А иконы все это хорошо, только свечки вот, свечки…

— Мы ж не миллионеры, — все-таки вставил отец.

Андрей с Людочкой сидели в дворовой беседке. Андрей, крепко утопив руки в карманы пальто, Людочка, сложив на коленях; сидели так, словно чужие, словно на автобусной остановке.

— Расстанемся мы, скорее всего, — произнесла Людочка, спокойно произнесла, даже отрешенно. Андрей не возразил, вздохнул только, да и то, как случайный собеседник, вынужденный все это выслушивать; для себя он все уже решил — ошибся он, такое бывает, не готов он еще к такой жизни. И если Людочка, вот так, сама предлагает — и замечательно, и… словом, все к лучшему: и свеча эта, и… — Не нужно нам жить вместе. То, что забеременела я, уже было чудо, и… — она закусила губу. — Детей-то у меня больше не будет. Разве я теперь женщина… Да и устала я, — прибавила, помолчав. — Страшно… Боюсь я всего этого огня; слишком много огня. Точно ад какой-то. Устала. Покоя хочется. Мне в монастыре место. Мама, Вадик… тоскует моя душа по ним. Им я нужнее. Молиться за них буду. Чувствую, ждут они моей помощи; тяжело им там… Радости хочется, к Богу хочется.

— Ну, зачем себя хоронить-то, — растроганный, заметил Андрей.

— Нет, Андрюша, что ты, не хоронить — жить хочется! В радости жить хочется! Радость она же… она… Боюсь, не захочешь ты этого понять… Люди же все по-разному радость понимают; кто-то ее… — Она смолкла, точно знала, что все то, что скажет дальше не так будет понято, неправильно. Не сможет она тех, правильных слов найти, чтобы объяснить — что в одном только и есть радость — в Нем, в Спасителе, в спасении Его. — Каждый по-своему радость понимает, — только нашла она что повторить. — За Вадика молиться буду, за маму, что бы и им радость была.

— Людочка, — позвала какая-то женщина.

Людочка вздрогнула, обернулась, и Андрей обернулся. На дорожке, возле сугроба, стояла маленькая девочка.

— Людочка, — ласково говорила и шла к ней женщина, — вот, смотри. — Она протянула дочери коробку гуашевых красок, кисточку. — Смотри, сейчас мы будем рисовать. — Девочка деловито взяла кисточку. — Вот, — мама открывала одну за другой баночки с красками, комментировала: — Вот сейчас мы возьмем Красную краску. Оранжевую краску. Желтую. Зеленую. Голубую. Синюю, и Фиолетовую. Помнишь, как в садике вас учили: Каждый Охотник Желает Знать Где Сидит Фазан. И нарисуем с тобой радугу. Вот умница, — нахваливала она девочку, макавшую кисточку в баночки с краской и старательно выводившей на снегу ровные дуги, всякий раз проговаривая, растягивая во всю длину дуги: Ка-а — жды-ы-ы — й-й, О-о-о — хо-о — тни-и-и — к, Же-е — ла-а-а — е-е — т, З-на-а-а-а-а — ть, Г-де-е-е-е, Си-и-и — ди-и-и — т, Фа-а-а — за-а — н. — последнее девочка произнесла с особенным удовлетворением — фиолетовая дуга получилась на славу ровненькой и аккуратной.

— Смотри, какая красивая радуга у нас получилась, — все хвалила мама. — И солнышко давай нарисуем… — Мама сама вырисовывала желтое солнышко с лучиками, девочка рядышком рисовала девочку-принцессу.

Людочка не выдержала.

— Прости меня, Андрюша, — зашептала еле сдерживаясь. — Прости, но не могу я так больше. Хочется хоть немножечко радости, хоть краешек радуги увидеть в этом… аду. — Она поднялась. — Прости меня, родной. — И, не оборачиваясь, скоро зашагала прочь из двора, только бы подальше от этой девочки, от этих красок, больно было от них…

Она исчезла за домами; поднялся и Андрей. И ему было больно, по-другому, по-своему, но больно — и эта девочка, и эта радуга. Ведь есть же нормальные семьи, есть. Радугу вот на снегу рисуют, живут… как все; хорошо… Угораздило же его… Но ничего, все уже позади. — И хорошо, — произнес он негромко, возвращаясь в свой подъезд. — Кофе, и на работу, — подбадривал он себя. — Кофе, и на работу, — повторял, отсчитывая ступени. — Кофе, и на работу, — уже твердо, собрано. И дверь квартиры плотно закрылась за ним; и два оборота ключа.