Денис Коваленко - Радуга в аду

— Да чего он буробит? — в конец не выдержал Игорек, — чего он там буробит, — глянул он на Вадима.

— Папа, — побледневший, в какой-то мольбе произнес Вадим, — ты… — Он не мог говорить дальше, в горле ком. «Шлюхин ты сын» — зашептало в голове. — Папа! — с угрозой повторил Вадим, вдруг возопив. — Шлюхин сын, да!??? — и в порыве ударил отца кулаком в лицо.

— Мочи его, — Игорек, ногой, в грудь. И пять пар рук и ног, теперь насмерть били свалившегося отца. Серега только ошалело глазел, все не знал зачем вскидывал руки, точно остановить хотел или воскликнуть что; вскидывал руки, и только вздрагивал беззвучно.

— Все! Ходу парни. Вадим, ходу! — тащил Игорек Вадима, все рвавшегося еще добавить — по морде ему, по морде! — Вадим, ходу.

— Гад! — размазывал сопли и слезы кулаком Вадим, — Гад, — и, изловчившись, все-таки пнул отца.

— Уходим, — уже волок его за руку Игорек, — скорее.

Вадим отмахнулся, оступился, и всей ногой, по колено — в лужу. Ледяная вода тут же залила ботинок.

— Хрен с ним, пошли, — торопил Игорек.

Склонившись, точно застыв, Вадим глядел в эту маслянистую, переливающую всеми цветами радуги лужу, освещенную белым светом показавшейся луны. Замысловатым изгибом, точно приходя в себя, после тяжелого плюха ботинка, пятно окружало все стоявшую в луже ногу; красный, оранжевый, желтый, синий, фиолетовый, — четкими контурами все стягивались возле утопленной в луже ноги. Вадим ступил другой ногой, сел на корточки, ладонь коснулась многоцветного пятна.

— Ты чего… — парни однозначно уставились на сидящего на корточках посреди грязной маслянистой лужи Вадима.

— Тронулся парень, — сказал кто-то.

— Ну его на хер, уходим, — сказал еще кто-то.

— Вадик, — позвал Серега, — Вадик, — сам вошел в лужу, схватил Вадима за руку.

— Радуга, — отшатнувшись от сильного Серегиного рывка негромко воскликнул Вадим.

— Пошли, — тащил его Серега.

— Радуга, — произнес в каком-то удивлении Вадим, резко вырвав руку, и, спиной в лужу.

— Ё… пте, — чуть не плакал Серега, помогая другу подняться. — Да скорее же… Вадик, братуха…

— Радуга! — Лежа в луже, Вадим хлестал ладонями воду. — Это радуга! — кричал в голос.

— Блядь, ну его на хер, уходим! — крикнули Сереге. — Пусть тонет, хер с ним, уходим!

— Радуга, — уже сидя, собирая руками воду, хрипел Вадим, — Радуга-дуга…

— Нельзя так было его оставлять, нельзя, — встал Серега, — он же как брат мне. Нельзя, — рванулся он обратно.

— Серега. — Игорек схватил его за руку. — Слушай, братишка…

— Он не сдаст, я тебе клянусь, он не сдаст, — зачастил Серега, — он же сам, ты же видел, он сам мочил его, сам, ногами и… Не сдаст он. Он же как брат мне.

— Мы все здесь, как братья, — Игорек крепко держал, — все, как братья. — повторил, и — вдруг резко Сереге в печень: — Правильно меня пойми, — внушал Игорек, — парней подставлять нельзя. Братьев подставлять нельзя. Это был его выбор, он остался. А если там уже менты.

— У-ё-ё, — ныл Серега. — За что, за что?.. Сука ты, сука ты, — кричал Серега, ничего он уже не боялся. — Сук… бля-я-а…

— Это тебе за суку, — ногой Игорек всадил ему в голову, и, уже стонущему на карачках — в живот.

— Убивай сука, — хрипел Серега, — убивай. Не брошу я брата… не брошу, — упрямо полз он обратно.

— Крышу сорвало, — заметил один из парней.

— Ну его на хер, пусть ползет… червь, — сплюнул Игорек. — Ладно, братья, сейчас по домам, — говорил он остолбеневшим парням, как один уставившихся на уползавшего накарячках Серегу. — А утром… короче, в подвале встречаемся. Всё, у меня еще дела. — Сказав, Игорек скоро зашагал прочь. Нечего ему здесь уже делать. Нужен другой подвал, другой район, а лучше, другой город. В любом случае, тысяч десять лежало в его кармане, так что… нечего ему здесь делать.

— Ну чего, парни, по домам, — растерянно произнес наконец один из парней, когда и Игорька, и Сереги уже не было видно.

— Короче, парни, никто ничего не видел.

— Да, парни, никто ничего не видел, — согласился каждый. — По домам.

Серега стоял уже возле той самой лужи.

— Вадим… Вадик! — отдышливо, сквозь скручивающую внутренности боль, звал он. Сам не узнавал своего голоса, хриплый глухой, и каждый вздох отдавался жгучей болью. — Вадик!.. сволочь… братишка… где ты? Брат! — набрав воздуха, рявкнул он, тут же скрючился. — Ну где ты… — Пуста и молчалива была улица. Постояв еще, Серега не спеша зашагал к общагам. Нет его, значит ушел, значит живой. А все остальное — не важно.