Денис Коваленко - Радуга в аду

Он замолчал, молчал и Вадим ему нечего было возразить, он давно уже отвернулся, и, прислонившись лбом к холодному стеклу, только бессмысленно провожал взглядом проплывавшие мимо старые ветхие бараки окраины. Сестра в больнице, он…Он ехал в никуда в пустом салоне автобуса в компании полоумного послушника монастыря, который после встречи с таким же полоумным опустившимся педерастом многое понял и многое осознал, и теперь вот готов делиться своими знаниями с каждым встречным и поперечным, и молиться. Тошно, тошно было от всего этого. Оказывается, не охранник во всем виноват, и не этот гаденыш поп, а мама, сестра, они, свободные, сделали свой выбор и… — слезы навернулись. — И это маленькое существо, которое кровью вышло из сестры… тоже, свободно, тоже сделало свой выбор… — С трудом Вадим уже сдерживал эти паскудные слезы, глаза зажмурил, только не здесь, только…

Случилась остановка, и Вадим выскочил, не оглядываясь, грубо отпихнув этого заслонявшего путь монаха… Бежать. Бежать от всего этого безумия! Во всю силу бежал он, уже рыдая, в крик, бежал вдоль дороги, обратно — в город, туда где…Где что? Он встал.

— Где что? — произнес в голос — Что?!! — прокричал разнося это «Что?!!» по безлюдной дороге. Ладони — грубо вытерли лицо от слез; уже шагом, широким размашистым, шел он домой. Некуда было больше идти, да и не зачем.

Больше часа прошло, как он, наконец, вышел на оживленный, с ночными магазинами перекресток. Автобусы перестали ходить, время было далеко за полночь. Кутаясь от сырости, Вадим, чтобы не сойти с ума, чтобы изгнать все эти убивающие, разрушающие мозг мысли, пел — все подряд. Потеплело, и снег превратился в густые вязкие грязные лужи; жутко было от этой промозглой февральской сырости. И все равно, наступал он ботинками в эти мутные, залитые радужными разводами придорожные лужи. Теперь — все равно. Он свободен, он сам выбирает эти мутные лужи, их холод бодрит, и эта хлюпающая мерзость в раскисших ботинках — бодрит, заставляет чувствовать, что он еще живет, что он существует . Это дóма, в тепле, стоя у запечатанного плотно, теплого окна, тянет туда — в смерть, это только в теплой уютной постели можешь представлять себя зарезанным тысячами ножами, и представить себя зарытым заживо, это только там, где уютно приходят в голову все эти смертельно-уютные мыслишки; а здесь, в этих холодных хлюпающих лужах, здесь… жить хочется. Жить хочется — и, с наскока, он наступал в очередную лужу, с наслаждением ощущая эту ледяную боль…

Навстречу шла какая-то компания человек в пять. Вадим не свернул. Будь что будет, шел прямо на них, убьют и ладно, и хорошо, и так надо, это — его выбор.

— Вадим ты? — поравнявшись с компанией, услышал он знакомый голос.

— Серега? — Вадим даже испугался, сам не знал, почему, но жарко вдруг стало от этой встречи.

— О, привет, брат, — все, остановившись, протягивали ему руку, и от этого это непонятное необъяснимое чувство только усиливалось. Если бы это были какие-нибудь незнакомые ему отморозки и тогда бы он, наверно, не ощутил вот это вот, невесть от куда нахлынувшие на него, чувство.

— Ты какими судьбами? — спрашивали.

— Сестра в больнице, вот домой возвращаюсь.

— А, — с пониманием кивали. — Заболела?

— Вроде того, — отвечал.

— А мы тут по пивку решили. Давай с нами.

Вадим пожал плечами: — Давай, — согласился; и все вместе, зашагали к ночному магазину.

— Все нормально у тебя? — негромко спросил Вадим.

— Да, брат, — с напускным равнодушием и, не скрываясь, ответил Серега. — Компьютер я, короче, свой продал. Долг чести, — совсем уже с вызовом сказал он.

— Ну, да, — только и ответил Вадим. Серега был заметно пьян, впрочем, как и остальные парни.

Продать компьютер предложил Игорек. Осточертел он ему, до тошноты осточертел. И деньги были бы не лишними, так почему бы и не развести этого лоха.

«Не, Серега, это все на хрен не нужно, — внушал он Сереге, — компьютер — это зло. От него только тупеешь. Я тебе, брат искренне говорю, ты на себя посмотри: учебу забросил, дома не живешь. Избавиться от него надо. Надо излечиться от этой зависимости. Я даже знаю кому за хорошие деньги его продать можно, есть человечек. И, ты правильно меня пойми, деньги эти на тебя и пойдут, на твое излечение: девчонки, в кабак сходим — это дело, я отвечаю, иначе, совсем ты, брат погибнешь за этим монитором».

Серега сам не ожидал от себя такого — завело его предложение; он и сам уже не представлял как… словом, тошно — что его компьютер где-то, у кого-то… словом… На хрен ему такой компьютер не вперся, так вот! Лучше продать. А то, что… И думать здесь нечего. Матери скажет, что… да плевать, что! Продать, и — к девчонкам, в кабак. И, чтобы духа этих ангелов-архангелов… Нашло что-то, накатило. Сам себя Серега не узнавал; сам устал… от всего устал. От подвала, от Игорька, от всех этих бдений. Точно очнулся он, точно… Напиться захотелось — культурно… в усмерть. Зачем мать вообще покупала этот компьютер. — В таком настроении Серега сам переносил компьютер в машину этого человечка… Уехала машина, увезла компьютер, его, еще не оплаченный по кредиту, его, снившийся ночами и виденный в мечтах, его… э-эх… Чего же натворил-то он, что матери скажет?.. как вообще, он на такое, он… — растерялся Серега. — Как вообще…