Денис Коваленко - Радуга в аду

— Я выдержал пост перед венчанием.

— Я не об этом сейчас с вами говорю, — в нетерпении перебил священник. — Вы не верите в спасение и пришли венчаться. Вы хоть знаете, что такое вера? Вера, это соединение человека с Богом.

— Соединение человека с Богом называется религия, от латинского слова «религаре» — соединять, — уже в раздражении, сам перебил его Андрей: — Батюшка, я венчаться пришел, а не спорить с вами.

— Я не спорю с вами.

— Хорошо. Не вести с вами теологического диспута. В любое другое время я с удовольствием побеседую с вами на тему, что есть Бог и прочее, а сейчас — мы венчаться пришли. У меня жена беременная. Открою вам, — в раздраженном отчаянии шептал он, — что и исповедь и само венчание нужно моей жене. Я люблю ее, хочу, чтобы в моей семье был мир. Оттого и решился на это, — искренне решился; оттого и пост выдержал, и пришел сюда, не для забавы, не по принуждению, а по своей личной воле, тем более, человек я крещенный, я даже запомнил, что вот этот столик, за которым мы сейчас стоим, называется аналой. Так что вам еще нужно, если только что сказали, что венчание — таинство…

— И оно может не свершиться!

— Да почему?!

— Потому, что вам это не надо. И как я могу обвенчать вас? Перед Богом не солжешь. Люди исповедуются, и такие бывают, что прикидываются, и, бывает, что я им верю; но Бога не обманешь, и этот грех вдвойне на человека ляжет. Я всего лишь священник, мне Господь дал власть прощать грехи: «Дунул, и говорит им: примите Духа Святого: кому простите грехи, тому простятся, на ком оставите, на том останутся», — так сказал Спаситель. Ради вас самих же я говорю вам — с таким вашим неверием таинство не свершится, а будет пустым обрядом и грех ваш удвоится. Послушайте меня и подумайте, говорю же вам: что даже бесы веруют…

— Но трепещут. И я трепещу, стою тут перед вами и трепещу от досады. Вы простите меня, я устал, не готов был к такому вот, я и в церкви-то впервые стою. Давайте вы нас, просто обвенчаете, и мы пойдем с миром, вы же сами на службе говорили: Мир вам. Вот и отпустите нас с миром. Жена беременная, ей нервничать нельзя, а мы, наверно, слишком громко для доверительной исповеди разговариваем. Давайте, обвенчайте нас и мы пойдем. А Бог рассудит. Хорошо?

— Как я могу обвенчать вас, — тоже понизив голос, разгорячено протестовал священник, — если вы в Бога не веруете?

— Но вот такой я, — в раздражении зашептал Андрей, — вы извините меня, но я признаюсь, начинаю раздражаться, и, глядя на вас, и в вас смирения особого не замечаю; давайте закончим этот разговор; обвенчайте нас и… довольно.

— Да вы поймите! Это же таинство. Прежде чем приступить к нему…

— Простите, сколько вам лет?

— А вам зачем?

— Затем, что я вижу, что вы, где-то моего возраста. Мне — двадцать девять, мне не стыдно в этом признаться, также не стыдно признаться, что разгорячился я, и гордыня из меня так и прет, но я светский человек, но вы-то — священник, вы-то… У вас совесть в конце концов есть? Что вы меня экзаменуете, как ученика воскресной школы? Я к вам не за пятерками пришел. И, уж точно, не за покаянием. Кстати, и вам бы свою гордыню усмирить не мешало, что вы из меня врага народа лепите — как в старые недобрые времена, как комиссар с мандатом, именем революции… мы сейчас с вами тут до такого договоримся, что хоть святых выноси. Тоже мне законник выискался, — Андрей уже еле сдерживался: — Жесткое следование законам — один из видов саботажа — это, кстати, Путин сказал. Прицепились к моему слову — в спасение не верю, и склоняете здесь меня, забыв — что «не судите», я уже перед вами оправдываться уморился, — Андрей выдохся, этот яростный шепот совсем его обессилил. — Обвенчайте, а? — как-то устало и вымотано произнес он, и в лицо к священнику заглянул.

Лицо священника было красным, обиженным.

— Когда надо, и я пойду и покаюсь, и уже точно не вам, — крайне сдержанно, наконец, ответил он: — А что касается моего возраста, то это к делу не относится. И не вам указывать, когда мне смиренным быть, а когда нет. Не вы меня сюда поставили, и не вам законы православной церкви попирать. А то, что жена ваша беременна, — даже сощурившись и даже с какой-то мстительной ноткой, произнес он, и дыхание его участилось, — о таких вещах раньше надо было думать. Прелюбодеяние — тоже грех, и смертельный грех, — с ударением заключил он. — И еще…

Андрей развернулся и резко вышел из церкви.

Все то время пока шла эта исповедь , верующие, невольно, кто с негодованием, а кто и с оживленным любопытством, поглядывали на Андрея; и подслушивать было ненужно: что священник, что Андрей, говорили все эмоциональнее и, временами, даже слишком возбужденно, для такого места, как церковь. Людочка, затаив дыхание, слыша обрывки фраз, и взглянуть в их сторону боялась, все стояла и молитву шептала.