Денис Коваленко - Радуга в аду

— Взяток никогда я не брала, — говорила бабушка, — спину ни перед кем не гнула. Жила по совести. И все эти сегодняшние нувориши, все эти молодые дарования, все через мою школу прошли, потому как моя школа лучшая была, потому как я была директором моей школы. И многие мне многим обязаны, — туманно заключала она, — так как порочны люди. А меня лично Фурсова знала, и школу мою знали. И характеристика, мною данная, многого стоила. — А Вадим слушал ее и еще большим к бабушке уважением проникался, даже благоговением: вот человек, вот сила! И часами сидели бабушка с внуком, и бабушка о прошлом рассказывала, а внук слушал. И оттого еще уважением проникался, что и мама его бабушку побаивалась; и не любила. Впрочем, и сам Вадим какой-то такой обычной любви к бабушке не питал. Вроде, и добрая была бабушка, а… не ласковая, и все какая-то ревнивая: все настаивала, чтобы он только ее любил, потому что ее есть за что любить, а вот мамашу его и любить-то не за что. — Ешь-ешь, — прикармливала она внука, все самое деликатесное ставя на стол: все, что подороже. — У матери такого и не поешь. Мать у тебя такого себе не позволит. Мать у тебя еще та бестия. Хитрая у тебя мамаша. — Дня не было, чтобы бабушка его мамашей не попрекнула. — Я ведь знаю, зачем она тебя сюда посылает. — Не посылает, — возмущался Вадим. — Посылает, — внушала бабушка, — это все с умыслом. Она хочет, чтобы я тебя здесь прописала. Мало ей, что я дала тебе нашу фамилию и отца тебе подарила. Так бы и рос безотцовщиной, а так, у тебя законный отец. Но ей всего этого мало. Ей квартира эта нужна. Ей нужно, чтобы я прописала тебя здесь. Вот ее цель. Ты, пока, маленький, вырастешь, тогда все поймешь. Я тебе еще и не такого про твою мамашу расскажу. — Очень Вадима пугали такие бабушкины откровения, нехорошо бабушка о маме говорила. — Нельзя так говорить, нельзя! — возмущался он. — Вон какой ты, с гонором, — всегда удивлялась бабушка, — а что ж ты тогда сюда ходишь, раз я такая плохая у тебя. — Не говори так о маме, — просил Вадим. — А раз она у тебя такая хорошая, а я, вот, нехорошая, так и не приходи ко мне. Мне же тоже это неприятно. А то ты весь в свою мамашу: ей — квартира, тебе — вкусненькое, видеомагнитофон посмотреть, ведь только и ходишь, чтобы попользоваться, ведь, признайся, только за тем и приходишь. — Потому, что ты бабушка моя! — возмущался и обижался Вадим, — потому что — бабушка, а не потому, что… — Знаю я таких как вы, как твоя мамаша — вы шага без корысти не сделаете. А я же плохая для вас, я для вас дойная корова, я твоей матери квартиру…без меня так и жили бы в своем общежитии. И я еще и плохая, — до слез бабушка обижалась, — никому нельзя верить, все только пользуются. — Но если Вадим не приходил к ней месяц, два, бабушка сама звонила, спрашивала его, почему не приходит, не хорошо бабушку забывать; рассказывала подробно, чего вкусненького для него она приготовила. И Вадим приходил к ней, сам уже веривший— раз уже вкусненькое есть у бабушки, почему бы и не прийти. Вкусненького всегда ведь хочется. Сестра в это время его ненавидела, так что к бабушке Вадим ездил не иначе, как тайком, прогуливая школу. Благо, с сестрой они в разных школах учились: сестра в старой осталась, не захотела класс свой бросать, а Вадим легко перешел в новую, ближайшую к дому.

Отца тогда Вадим редко видел, можно сказать, и вовсе не видел; он, как говорила бабушка, болел и лежал в больнице, но навещать его было нельзя, потому, как он лежал в психиатрической больнице, (бабушка и не пыталась этого скрывать от внука, сама сына и отправляла).

— Твой отец болен, тебя вообще нельзя было рожать, я твоей матери говорила, она все равно родила. Таскалась сюда с пузом, все хотела, чтобы я ее прописала, и за ручку с сестрицей твоей, бог знает, от кого рожденной. Ты не смотри так на меня, я вообще никогда не врала и врать не буду. У тебя мамаша еще та девица была. Все таскалась, все прописаться хотела. На работу ко мне, к сыну на работу с сестрицей твоей и с пузом, все скандалила, что ей кормить дочь нечем. Это ж какой позор, это ж насколько нужно быть бессовестной, чтобы с пузом и с неизвестно чьей дочерью таскаться и скандалы чинить! Ты слушай, ты глазки-то не делай, я тебе правду рассказываю. Это ж надо, от больного человека требовала чего-то и еще угрожала, что в инстанции пойдет, все про сына моего расскажет, что он болен и что ее бросил. А как он ее бросил, если и не жил с ней? У нее подруга была, так они вдвоем по парням и таскались, и к сыну моему пришли и в постель к нему залезли. Сын мой начальником был, уже тогда, я его после института пристроила, а они кто? — твоя мамаша всю жизнь крановщицей, и подруга ее такая же. Что, порядочная твоя мамаша? Я все знаю, я врать не стану. — Ты злая, ты дура! — кричал Вадим, плакал и убегал. А через месяц-другой бабушка звонила и звала его. И Вадим приходил. Не хотел приходить, а все равно. Жалко было бабушку. — Ты поживи у меня, — просила, порой, бабушка, и очень просила, когда отец жил дома. — Убьет он меня, — говорила бабушка, — а мне еще тебя растить надо, чтобы ты на ноги встал, школу закончил, в институт поступил. Врачом будешь. Врачом быть выгодно, они, вон, до пенсии работают и после пенсии — до самой смерти — всё работают, и помнить ничего не помнят, а всё лечат и деньги получают и подарки. Врачом выгодно быть; ты после школы в медицинский поступишь, это решено, я помогу, на самый лучший факультет. Я о тебе забочусь, хоть ты и не любишь меня, ты все за мамашу свою заступаешься, а за меня кто заступится? Я старая, я умру скоро, и за меня заступиться надо. Я же тебе добра желаю. Вот, смотри, какие джинсы я тебе купила, настоящие, фирменные, не подделка. Я у тебя хорошая, мамаша тебе такие не купит; вот, померяй. И смотри, какую я рыбку купила, настоящий осетр, не перемороженный, свежий, ешь, он полезный, в нем фосфор. Я тебе зла никогда не желала, вот и видеокассета с мультиками, гляди, вот — все для тебя.