Денис Коваленко - Радуга в аду

До дома добирался осторожно, с оглядкой, со стороны строек, по колени в сугробах, через балки, кирпичи, точно следы запутывал, петляя по этим строительным буеракам и колдобинам. В подъезд зашел, как прошмыгнул; быстренько в лифт и, не мешкая, в квартиру.

Вошел и обмяк. Сестра дома, со своим женихом, все чинно, сидели на кухне, чай пили, только… не ожидал он, он-то рассчитывал, что…

— А чего это ты не на работе? — как-то даже грубо поинтересовался он.

— Вообще-то, у меня сегодня выходной, — ответила сестра.

— Здравствуй, Вадим, — жених, тот самый Андрей, который подарил сестре этот телефон, и за которым, как Вадим со зла брякнул, сестра хвостом бегала, поднялся с табурета, протянул Вадиму ладонь, маленькую, кругленькую, и он весь был какой-то маленький, кругленький, всегда улыбался, правда, как-то печально.

Вадим совсем забыл, что сегодня пятница, а каждую пятницу, ровно в полдень, Андрей заходил к своей Людочке в гости, где уже ждали чай и сладости; они пили чай и уходили гулять. Андрей любил пунктуальность и считал себя крайне порядочным человеком, и в гости приходил именно как жених. Ему было тридцать лет, невысокого роста, пухленький и крайне чистоплотный молодой человек. Прежде, чем пройти в кухню, он обязательно посещал ванную комнату, где тщательно мыл руки и тщательно их вытирал полотенцем. С Людочкой он познакомился в магазине, который был как раз возле дома, где жил Андрей, она стояла за прилавком. Людочка сразу ему понравилась: скромная, милая, застенчивая девушка; разговорились, назначили свидание, и вот уже как полгода он за ней ухаживал с самыми серьезными намерениями. Вадим не любил этого чистоплотного, вечно всем недовольного зануду, по всему — по всем его рассказам выходило, что Андрей — неудачник, который вечно за кого-то страдает, терпит, и все кругом куда-то лезут, кого-то подсиживают, и только он, благодаря своему мягкому и порядочному характеру, все живет на одну зарплату и выполняет самую неблагодарную работу, когда другие, э-эх, и говорить об этом не хочется. — И все это каким-то вкрадчивым голоском, а разволнуется, и вовсе что-то капризное так и вспыхивало на его розовеньких, всегда чистенько выбритых щечках. — Ну почему я так не умею? — возмущался он, щечки капризно вспыхивали, — почему я работаю честно? Хуже и представить себе нельзя, ведь хочется быть бесчестным, как этот наш Фридман, вот у кого ни совести, ни стыда, сколько человек залечил, сколько денег на них заработал — на «Лексусе» на работу приезжает. Вот на какие такие деньги главный врач кожвендиспансера себе «Лексус» купил, и бессовестно на нем на работу приезжает? А все просто, — щечки расплывались в печальной улыбке, — он с умным видом лечит от того, чего нет. У парня была чесотка, ему же сделали бог знает какие дорогущие анализы, выявили какой-то страшнейший дерматит, закололи его бог знает какими жуткими гормональными препаратами, мальчишка весь оплыл, покрылся весь какими-то пятнами, заработал несусветную аллергию… И теперь этого парня назначили ко мне на лечение. От чесотки он вылечился — я ему серную мазь выписал. А что теперь с ним делать?.. вот и думай теперь, что с ним делать… И все всё равно идут к этому Фридману. Потому, что он главврач, и потому, что он… — Андрей чуть не выругался, сдержался, только рукой махнул, — и я все ему высказал — все, в лицо. Теперь придется извиняться, — покраснел он, — иначе, не будет мне работы.

Людочка была горда, слушая все это. Нравилось ей, что Андрюша ее был честным, и н-ничего не боялся, даже главного врача. Высказать в лицо — какой тот жулик, это же какое мужество надо! — очень Людочка им гордилась. И сейчас, когда вошел Вадим, она слушала его, гордилась… и, Вадим, вот, пришел, со своей вечно недовольной физиономией, у него всегда была такая физиономия, когда он ее Андрюшу видел. И сейчас, вот, когда руки пожали, физиономия у брата совсем скисла, потому, что, пожав Вадиму руку, Андрюша вышел в ванную, руки после помыть.

— А ты бы — с улицы пришел — сам бы руки вымыл, — зло шикнула она брату, — и, вообще, иди телевизор, вон, посмотри.

‑ Я чаю хочу попить, — вредно огрызнулся Вадим.

Андрей вернулся.

— Андрюша, ты рассказывал, как ты на конференцию ездил, — напомнила Людочка.

— Да, — вспомнил Андрей, — и вот какая история вышла, — рассказывал он Людочке, Вадим, не замечая их, готовил себе чай. — Я всегда говорил, — Андрей пригубил чаю, — что иностранцы — народ нечистоплотный, какой-то даже дикий народ, цивилизованный, но до того бескультурный, а москвичи, как мартышки, всё у них перенимают, и так все… Словом, пригласили нас в гости, квартира в центре, квартира чистенькая, ухоженная, вся семья — медики, чистота идеальная. И заходят все эти иностранцы, все эти гости приглашенные, и москвичи были, и вот, как я, которые из провинции, человек десять нас было. Я, естественно, обувь снимаю, руки сразу: где помыть. Хозяева — что вы, что вы, проходите, не стоит. А как не стоит, когда только с улицы все, и в метро, и где только не были… Смотрю, все эти гости, все эти иностранцы, прямиком в обуви, руки не помыв, сразу в зал — как так и надо. Даже у них в Голландии — все равно, как ты эту мостовую не мой — улица есть улица. Я и высказал им… Мне шепотом: так принято в приличных домах: обувь не снимают. А я говорю им: — Да, в приличных домах обувь не снимают, в приличные дома в чистой обуви заходят, а чтобы чистая была, по улице приличные люди всегда в калошах ходили, и перед входом всегда их снимали, а в той обуви, в которой по улице, только невежи в дом заходят, а тем более, в такой чистый дом. — Две дамочки, которые возле этих иностранцев увивались, глянули на меня так надменно, и одна съязвила: — Может, у вас там, в провинции… — Не удержался, перебил: — Да, у нас там, в провинции, хозяев уважают и не топчут им ковры, а вы тут, в Москве, зажрались, что после каждого визита можете ковры с полами менять, потому, как после ваших шпилек подкованных, — и указал ей на ее сапожки на шпильках, — на ламинате вмятины остаются. — Обиделась, вспыхнула вся… Инцидент, что называется, замяли, а я, принципиально, весь вечер в носках проходил, а после, принципиально, их снял и выбросил, потому, как они все грязные и влажные стали от всех этих приличных туфелек и туфлей, которые всю квартиру затоптали.