Денис Коваленко - Радуга в аду

— Ну, и почему их все-таки не любят — этих евреев? — упрямо повторил парень, который рассказывал, как он культурно отдыхал в кабаке.

— А ты объясни для себя, — не выдержал, и вставил Игорек, — почему крыс не любят, и почему слово крыса — это самое заподляное слово, заподлянее даже, чем козел. Вот реши — почему? И про евреев поймешь. Аферист, давай, ходи! — разнервничался Игорек. Он опят проигрывал. И все эти разговоры его задолбали.

— Аферист, — глянул на него рыжий, — а, может, ты сам — еврей?

— У меня фамилия Хлястич. Вот и думай после этого, — ответил Аферист.

— Хохол он, — сказал Игорек, все держа в руках короля, и не зная, куда поставить его. — Морда он бэндэровская.

— Кстати, — ответил Аферист, — и хохол слово не ругательное, а, скорее, ироничное. А украинец и вовсе нормальное слово. Так что, с национальностью у меня все нормально.

— Аферист, вот ты кто! Вот твоя национальность, — сдался Игорек. — Давай еще партию. А вы не мешайте! — раздраженно крикнул он развеселившимся пацанам.

— И еще один аргумент, — вспомнил Аферист, — вот мы сидим и про этот национальный вопрос разговариваем. А сидел бы сейчас с нами какой-нибудь Рабинович, и волей-неволей, если бы мы имели к этому человеку уважение, мы бы старались не напоминать ему, что он еврей. Про русских или хохлов и речи нет — хохол, он и в Израиле хохол, (всеобщее гыканье и хихиканье). Но вот сидел бы еврей, и мы были бы аккуратнее, чтобы как бы чего такого не сболтнуть — не намекнуть невольно на его жидовское происхождение. Словом, берегли бы его жидовские чувства, как берегут ущербных. Как если бы с нами какой-нибудь без ноги сидел или еще какой-нибудь инвалид. Мы бы аккуратнее были, чтобы не дай бог не ляпнуть, что он бедненький сидит в компании нормальных. Мысль ясна?

— Ясна. Садись, — готовый к бою, сам расставивший все фигуры, сказал ему Игорек.

Аферист сел, сделал ход.

— Так что, евреи, — продолжил он, — это еще и что-то такое убогое и ущербное. Оттого они и орут постоянно, что их все обижают. Точно инвалиды. Те тоже все о своих правах заявляют. Пенсионеры, матери-одиночки, жертвы репрессий и до кучи — евреи. Только в отличие от пенсионеров и этих несчастных гастарбайтеров из Молдавии, у этих евреев с деньгами все в порядке, — Аферист неожиданно разозлился. — Если честно, мне этих чурбанов, всех этих узбеков жалко, у них семеро по лавкам, им действительно, детей кормить нечем, они тут как скоты на этих стройках за три копейки — и все молчат, все и этому рады — бьют их, убивают, а они молчат, и работают. А евреи… Все, бляди, в консерваториях сидят, да в офисах, а все тоже убогими прикидываются. И это все опасный народец. Эти, чуть что, сразу — распни его , кричат. Ты даже ничего ему не сделал, даже ничего не сказал, только подумал — а он уже — распни его ! Короче, суки они все — и евреи, и… все иже с ними, — неожиданно зло закончил он.

— А чего ты-то на них такой злой?

— Да за Россию обидно, — серьезно сказал Хлястич, — за всех нас обидно. Вообще — за всех, за нормальных. Помнишь, как в сказке «Как один мужик двух убогих генералов накормил», — вот за этого мужика русского и обидно. Я на днях Библию открыл, — тем же тоном продолжал Аферист, — занимательная книга, скажу вам, очень даже занимательная, — повторил. — Вот где антисемитизм, махровый, я вам скажу, антисемитизм, без всех этих антимоний. И увлекся я этой книгой, увлекся не по-детски.

— Начало впечатляет, — усмехнулся Игорек.

— Еще как, — закивал Аферист. — Начну с того, что все эти евреи, по-настоящему, несчастный народец.

— Да ну! — кто-то хмыкнул.

— Я серьезно, — Аферист поднялся, отошел в угол теплушки, где висела груша. — Жили себе и жили, — продолжал он, засунув руки в карманы плаща и все разглядывая эту самодельную, всю в заплатках, кожаную грушу. — Спокойно скот пасли, и тут н а тебе — является Авраму Господь и заявляет: «Иди в землю Ханаанскую, где молоко и мед, и Я преумножу твое потомство; короче, попал ты, Аврам, теперь ты — Авраам, от тебя пойдет племя народа, Мною избранного, и будете вы жить, ничего не делая, только жестко следуйте моим заповедям». Авраам, делать нечего, повелся, и тут-то все и началось. — Он встал в стойку и легонько ткнул кулаком грушу.

— Ну ты, прям, Эдвард Радзинский!

— Нет, Шура Каретный! — Библия по понятиям, — веселились парни.

— А так и есть, — Аферист, уже с силой вложил кулаком в грушу; вернулся. — Всё по понятиям, без вариантов, — он взял белого слона, и вплотную поставил к, не ожидавшему такого поворота, Игорькову королю. — Тебе его, край, брать, — заметил он. — А возьмешь, через два хода мат… Сначала, Авраам водил за собою свою девяностолетнюю жену Саару, выдавая ее за сестру, все, кому не лень, имели ее; после открывалось, что она вовсе и не сестра, а жена. Их, тех, кто прелюбодействовал, естественно, Бог наказывал, они, само собой, к Аврааму: Чего же ты, подлец, подставляешь нас. Он: Парни, я не при делах, сам боялся… Короче, разводил их, лохов необрезанных, на скот и на землю, те, во искупление греха прелюбодеяния, все ему и отдавали.