Денис Коваленко - Радуга в аду

И все верили, даже больше — все знали : никто никому не нужен. И, если у тебя нет крутого папы, если у тебя нет реальной поддержки, то работать тебе на заводе слесарем, и никакого тебе навороченного телефона, а жить всю жизнь в этой общаге, и быть терпилой, жить тихо и тихо всех ненавидеть, и тихо умереть… сдохнуть, лежа на диване возле телевизора, из которого все тот же президент все так же будет говорить, что у нас у всех все очень и очень хорошо. Все это знали. И все уже тихо ненавидели этих, у кого все очень и очень хорошо, но ненавидели только здесь, в теплушке, там, на воздухе, только вздыхали: «Эх», — без ненависти вздыхали и мечтали: вот бы найти какую-нибудь работу, такую, чтобы и телефон был навороченный, и… чтобы было очень и очень хорошо — как у них, у всех там — в телевизоре.

Но здесь, с Игорьком, все об этом забывали, слушали, кто сам рассказывал, кто уже глотнул этой, реальной жизни.

— А прикиньте, со мной был случай, — рассказывал реальный парень, — сижу я в кабаке, один, скучаю, водочку потягиваю, лаве на кармане, сижу культурно отдыхаю. Замечаю: какой-то пассажир косит в мою сторону, чую — нездоровая ситуация назревает. Я час сижу, он сидит, думаю про себя: чего ты смотришь, упырь, — а он точно пасет меня, типа, я один, и, типа, я сладенький. Думаю — ну, посмотрим. А сам соображаю: чего он один-то, чего без поддержки, наверняка, за дверью еще пара. Выхожу, типа, в туалет — все чисто. Думаю: он чего, совсем того? Ладно. Выхожу. Может, попутал я. Может, зря на парня наговариваю, может, он тоже, типа, скучает. Иду, пачку сигарет уронил, типа, случайно, нагнулся, глянул — идет, родной, не обознался я — он. Я в переулок, что потемнее, шаг сбавляю: чую — приближается. Я собрался. Он, такой, по плечу мне ладонью, типа: мужчина, извините. И я… с разворота в челюсть прямым. Он хлоп, на жопу, я ногой по репе ему. Он: ё-моё, ты чего? — Я ему: а ты чего, гнида, пасешь меня? — Он: да я два рубля попросить, мне двух рублей не хватает. Говорю: на, упырь, — кидаю ему мелочь, какая в кармане была. Он скорчился, голову прячет. Падла. Мелочь ему — два рубля не хватает.

— Свистит он, он тебя сам хотел.

— Во-во, — соглашались пацаны, тоже, просящий нашелся, два рубля, ха-ха.

— А у нас еще случай был, — другой пацан рассказывал. Мы, короче, сидим, пиво пьем, и Леха с Юрком прибегают побитые. Мы, такие: чего да как. — Они: нас у киоска какие-то черти бомбанули, мобилы отняли. — Мы — туда. Они еще там. Там же хотели мобилы слить, прям в киосках, лохи неумные. Мы их попинали, мобилы забрали, а у них еще свои мобилы были, им, видать, догнаться надо было. Мы их мобилы таксистам слили: одна мобила, вообще, навороченная была, за пять штук слили ее.

— Реальная маза, — кивали пацаны.

— Витьк а из третьего подъезда, слышали, замели, — вспомнил кто-то.

— А-то, конечно, история известная.

— Да он, вообще, кретин, за кобылу пацана топором зарубил.

— За кобылу — за жену, — поправили.

— Один хрен. Теперь сидит, а она, как давала, так и дает.

— А ты бы как на его месте?

— Я, на его месте, на такой шалаве и не женился бы. А топорами махать — на всех пассажиров топоров не напасешься.

— А он чего, реально его — топором?

— А чего, виртуально, что ли? Конечно, реально. Домой приходит, а они там пихаются на койке. Он — в кладовку, за топор. Тот и одеться не успел. Витек ему в плечо, потом в ключицу и по спине два раза.

— А ты откуда знаешь — был что ли?

— Так при мне тело Витек в коридор выволок, я на той же площадке живу. И суку свою, главное, даже не тронул. А ее надо было… и расчленить вдобавок. Пацана жалко — Витек его за ноги, голова на коже висит, ключица с позвонками перерублена — как цыпленка. Сука этот Витек… Выволок его на площадку, а сам за водкой пошел. И вернулся, и бутылку успел выпить, пока его менты не замели.

— Круто, — удивились и восхитились некоторые.

— А по мне — так мужик, — возразил кто-то, — шалава, не шалава — ее дело. А то, что этот пацан на чужую территорию пришел и на чужой кровати чужую телку крячил — значит, сам с больной башкой. Такие дела на своей территории делаются, а лучше — на нейтральной.

— Это да, — соглашались, — это правильно.

— Здорово, бродяги! — все разом оглянулись к входу. В теплушку вошел высокий длинноволосый парень в черном кожаном плаще, волосы распущены, плащ нараспашку.

— Аферист, здорово, брат, — приветствовали его парни.

— Приветствую вас, гуманоиды, братья по разуму, — Аферист пожал каждому руку. Парни здоровались с ним охотно; не все, но Игорек воспринимал его всерьез, а на его шутки откликался охотно, и пацаны, значит, воспринимали Афериста всерьез, и его шутки — с Игорьковой непосредственностью. Тем более что этот длинноволосый хоть и был, вроде бы, не из их мира, но, вроде, вместе с ними, в этой же самой общаге, и… словом, свой парень. Звали его Денис, Аферистом же прозвали с тех пор, когда он сам удачно поступил в институт, без взяток, без знакомств. Просто так случилось, что в это время шла борьба с оборотнями — нечистыми на руку преподавателями, и, в связи с этим, чтобы избежать лишних проблем, под контролем комиссии из Москвы, был назначен дополнительный набор. Так Денис и поступил, причем, он оказался единственным из всего этого дополнительного набора, кто по профилирующему предмету — история — получил «хорошо», все остальные сдали его на «удовлетворительно». Но, все равно, пять человек было зачислено. На этом борьба с нечистыми на руку преподавателями благополучно и завершилась.