Владимир Киршин - Дед Пихто

И ничего ты ей не объяснишь. Она всегда лучше знает:

От печали до радости —

Одно лишь дыханье.

От печали до радости —

Рукою подать.

Это она гонит вагон вперёд. Это она, душа, гонит вперёд время. Это мы, влюблённые дураки, крутим колёса жизни — остальные люди к нам подсаживаются по пути и соскакивают в нужном им месте, так и не поняв, что к чему, откуда такая мощь у пароходов и как может нестись по небу груда металла с ничего не объясняющим названием — «самолёт». А это все мы, влюблённые дураки, наслушавшись дурацких своих песен, развиваем бешеную тягу — от печали до радости...

Классная, кстати, аллитерация: да-ра-да.

Калачов смотрит на винтик рамы окна и чувствует себя остро живым. Он не шевелится, боясь спугнуть драгоценное чувство: ничего нет, кроме этой минуты и меня в ней. Мы с ней совпадаем полностью. Исчезло прошлое и нет нужды в будущем — всё здесь, уже. Это и есть настоящее время, в обоих смыслах: время сиюминутное и подлинное. Всё остальное — блеф. Деньги-меньги, стра-сти-мордасти, тело, дело, хлеб, кров, секс, призы, аплодисменты — всё блеф и испарения. Но в любом из этих испарений может настать такая минута. А может и не настать — никакой гарантии. Можно накачаться наркотиками и не получить кайфа — вот облом. Придётся увеличивать дозу. Или учиться впадать в блаженство на голом месте

— при виде вот этого винтика, например.

Пока рассуждал, чувство ушло. Плохо быть умным. Зачем я умный.

Калачов нервно смеётся. Ему опять нехорошо — страшновато и голодновато — как первобытному дикарю.

Он возвращается в своё купе, и, когда беспрерывно жующие попутчики предлагают ему пирожки, — не отказывается. Откушав и побеседовав о кулинарии, лезет к себе на полку. Четвёртый пассажир лежит напротив в каком-то странном летаргическом сне. Жив ли? Веер сюжетов.

Пожилая чета попутчиков льёт в чайные стаканы водку, выпивает её молча и ложится спать. Калачов наблюдает их манипуляции с благоговением перед непостижимостью бытия.

В Москве Калачов не был ровно год. Он шёл по улицам, зорко глядя по сторонам: что нового? Ему почему-то не хотелось выглядеть провинциалом, — для маскировки пришлось разориться на баночку лимонада —образ «беспечного москвича» летом 1995 года: майка, просторные шорты «бермуды» и жестяная баночка лимонада в руке.

По части беспечности, кстати, дело обстояло из рук вон плохо. В каждом «бермудисте», вопреки его стараниям, чувствовалась закрученная пружина. Обратиться с вопросом к нему, конечно, можно было — но только в случае самой крайней необходимости и трижды перекрестившись.

Зато в городе стало больше стекла. Это хороший знак. Стеклянные витрины без ставен, окна без решёток, павильончики сверху донизу из тонированного стекла, стеклянные телефонные будки... И никто ничего не рушит. В чём дело?

Калачов стоял возле телефонной будки и не мог сдвинуться с места. Ум его механически развивал «стеклянную» тему, а сам он (без-умный) смотрел на трубку телефона и никак не мог поверить, что — всё уже, приехал.

Осталось поднять трубку и сказать: «Сейчас приду. Ставь чайник на рельсы». Это же тут, рядом, пешком можно дойти. Рукою подать. Боже, отчего такая слабость? Жара. Бессонная ночь. Голод. Хватило бы чего-нибудь одного.

Да и зачем, собственно, спешить? Мудрый побеждает неохотно. Калачов спустился в метро и поехал в Измайлово к старой доброй тёте Ане.

Кинул вещи, уважил тётушку беседой, поехал по делам.

В Союзе кинематографистов на Васильевской нашёл обаятельнейшую Риту Давидовну. Получил от неё официальное письмо на провоз фильма через границу и массу полезнейших советов на эту тему. Пообедал с ней в кафе Союза с большим удовольствием.

В Союзе писателей на Комсомольском напоролся на охранника в тропическом камуфляже. Занервничал и стал похож на террориста. С трудом обошёл охранника и двинулся по коридорам, дивясь, зачем нужен в городе тропический камуфляж? Только затем, очевидно, чтобы обратить на себя внимание. Парадокс камуфляжа. Писательский дом был населён бандито-коммерсантами. Калачов с трудом добрался до генсека Союза И.Ляпина, передал ему «привет от Н.Н.» и поспешил прочь.

В Содружестве писательских союзов на Поварской, где-то в бельэтаже “дома Ростовых”, нашёл всесоюзную няньку Наташу. Пожаловался ей на жизнь, получил членские билеты земляков и, уходя, забыл их там под фикусом. Когда Калачов вернулся забрать билеты, на его месте сидел такой же косматый, как он, только из Сыктывкара, и жаловался на жизнь. Калачов развеселился. “Дом Ростовых” изнутри был украшен гипсом.