Феликс Кандель - День открытых обложек

– Значит, он умеет что-то другое.

Он умеет.

Ему этого не надо – резать стекло для форточек. Своих дел хватает.

Озарения о путях мира. Ясновидения. Прозрения с прорицаниями. А что вы думаете? Кого-то должны, наконец, посетить озарения, – отчего бы не его?

Стоит взглянуть, как Леонид Ильич вникает в мир вещей, в их звучание, ибо каждая из них обладает собственным местом в пространстве, будь то кухня, ванная или дачная терраса. Любое перемещение имеет смысл, но если он сокрыт для человека, ничего не следует передвигать. Ибо сказал мудрый раввин в наши уже дни, но мог выразить нечто похожее и Леонид Ильич, – просто его опередили: «Смысл любой вещи лежит за ее пределами. Всё зависит от того, какое значение ей придается».

Леонид Ильич относится к вещам на равных, признавая за каждой право на самостоятельность. Он с ними разговаривает, с каждым предметом, чтобы согласился стоять в этом углу с ощущением полной завершенности, повиснуть на той стене среди прочих вещей, не вызывающих аллергии, потеснить других в ящике с медными обрезками, с которыми век вековать.

Можно ли сдвинуть шкаф без его позволения? Стол, стул, кровать, тумбочку с телефоном или кофеварку? Кофеварку, наверно, можно, извинившись предварительно.

Леониду Ильичу доступно очарование вещей. Ни одна коробочка не пройдет мимо его внимания, ни одна баночка, куда можно уложить шуруп, болтик с гаечкой, где станет им привольно на месте своем, не жмет – не давит, дабы ощутили нужность свою и исключительность – ШУРУП, БОЛТИК, ГАЕЧКА.

Тело человеческое, наше тело, тоже требует вдумчивого к себе отношения, чтобы, не пренебрегая его желаниями, выбрать рубашку, одну из многих, в которой плечам, рукам и животу Леонида Ильича будет необременительно и вольготно. Но главное, самое почти главное: не занашивать старые вещи, дабы не пребывали в неприглядном виде, вовремя отпускать на покой из почтения и признательности.

Только так упорядочивают мир.

Только в мелочах.

Оттого вещи и отдаются ему с охотой, предлагая себя на долгое разумное пользование.

«Звонил Володя. Татьяна Александровна сказала про меня, что она не может понять, что во мне от Бога и что от дурака.

Я надел сапоги. На правом сапоге отлетает подметка.

Сегодня воскресение».

Заметим кстати, что Леонид Ильич не выходит из дома, если существует одна лишь причина для выхода.

Две должно быть, а лучше – четыре.

В поликлинику – и в книжную лавку. За сыром – и заплатить за телефон. В мастерскую – и в единственный магазин по соседству, достойный того, чтобы купить пять литров молока, из которого он изготовит творог по собственной технологии, усластит липовым медом.

Леонид Ильич собирается на выход долгие минуты с секундами, когда «всё обдумал взвесил пересчитал и перемножил». Ищет очки. Ключи. Кошелек. Приносит Инге Ильиничне пяток рубашек на выбор – какую надеть на этот раз. Выйдя из подъезда, спрашивает в домофон:

– Взгляни, не забыл ли чего.

Инга Ильинична взглядывает:

– Не забыл.

Через пару минут – телефон.

С улицы.

– Чего я туда пойду? Дома так хорошо...

«А мы всегда немного в стороне, всегда по ту сторону окна. Мы не хотим смешиваться с другими. Нам наше положение, по ту сторону окна – очень нравится».

Даниил Шардам, «человек политически немыслящий».

«Надо ли выходить из равновесия?» – вопрошает Даниил Иванович. Леонид Ильич отвечает ему, вопросом на вопрос: «А зачем?» Он существует сам по себе, желая быть мимоходным, недоступным стороннему пониманию, а потому излучает флюиды, которые отдаляют Леонида Ильича от окружающих его особей.

– Больше всего боюсь попасть в чей-то бред.

Это не самоумаление, нет. Не простота в ожидании наполнения.

Самоустранение – в мысль. В смысл. В груду запрятанных записей. В поступок не проявленный.

«Я не хочу ничьей судьбы…»

Даже эти, обязанные ему карьерой, разномыслием, присущим только Леониду Ильичу, – даже они упоминают его мельком в своих воспоминаниях или не упоминают совсем.

Так и червяк в яблоке прозревает внутреннюю сущность фруктовой плоти, сокрытую для других. Высовывается на мгновение наружу, чтобы поведать миру о своих озарениях, – но кто станет слушать его, кто обратит внимание на червяка? Выбросят в помойку червивое яблоко, не догадываясь ни о чем.

«Теперь мне хочется спать, но я спать не буду. Я возьму бумагу и перо и буду писать. Я чувствую в себе страшную силу. Я всё обдумал ещё вчера. Это будет рассказ о чудотворце, который живёт в наше время и не творит чудес. Он знает, что он чудотворец и может сотворить любое чудо, но он этого не делает... и в конце концов умирает, не сделав за свою жизнь ни одного чуда».