Феликс Кандель - Коридор

Эта книга написана давно.

Очень давно.

Будто сто лет назад.

Теперь мне кажется порой‚ что тогда жил не я. Не я на фото‚ не я в записях‚ не я в памяти и в пространстве. Где те вопросы‚ что когда-то волновали? На них не стоит нынче искать ответа. Где те проблемы‚ что с трудом разрешались? Мне бы теперь те проблемы. Всё меняется. Все меняемся.

Она долго лежала у меня в столе‚ эта книга‚ без всякой надежды на публикацию‚ и мне было горько всякий раз открывать папку с рукописью. Потому что книга старела‚ дряхлела‚ медленно умирала для меня‚ живущего уже в другом времени‚ в других интересах‚ в других оценках‚ – а может‚ это я старел‚ может‚ это я дряхлел‚ а книга оставалась такой же: кто нас теперь рассудит? Книги должны выходить вовремя.

Она чужая теперь для меня‚ эта книга‚ да и я‚ наверно‚ для нее чужой. Но жили же на самом деле эти люди‚ которых я знал‚ и совершали поступки‚ которые я видел‚ и думали думы свои‚ о которых я догадывался‚ но вот они уже ушли из жизни‚ а я еще тут. Им жить во мне‚ со мной: без меня и их не будет.

1

Первым проснулся дядя Пуд. Он лежал в брезентовом плаще на клеенчатом диване в обнимку с ружьем (инвентарный номер С-327) и рыжими от старости сапогами упирался в плакат "Все в МОПР".

Уже который год ночует он не дома с законной женой‚ а в каморке внутри склада‚ прижимая к себе ружье‚ слушая ночные звуки и вздрагивая. Склад огромный‚ ящиков пропасть‚ чего-то там сохнет‚ трещит‚ а дядя Пуд из каморки ни ногой: запрется на засов и всю ночь на диване сидит‚ глаза на плакат лупит. И не скучно ему вовсе‚ а страшно. Когда страшно‚ скучать некогда. Вор-грабитель наскочит – конец дяде Пуду: ни подраться‚ ни убежать. Толстый дядя Пуд‚ один живот неподъемно весит. Да и на ружье надежда слабая: может‚ выстрелит‚ а может‚ и не выстрелит, это уж как оно захочет‚ да и не стрелял дядя Пуд никогда и знает это дело приблизительно. А патроны он даже не берет: еще взорвутся‚ неровен час‚ эти патроны. Потому и сидит всю ночь в брезентовом плаще на клеенчатом диване‚ от шорохов вздрагивает и на плакат "Все в МОПР" Богу молится. Только под утро привалится на часок‚ щекой к холодному валику‚ – хрустит на нем брезент‚ обминаться не хочет‚ – да и то сон не в сон: налетит завскладом‚ ругаться‚ топать ногами начнет. Молодой завскладом‚ пугливый‚ из простых грузчиков переведенный. По незнанию всего боится. Хуже нет‚ когда начальство боится не чего-то‚ а вообще. "Смотри! – грозит. – Пуще глаза ружье береги. Нынче‚ знаешь‚ что за ружье бывает?" И первым делом бирку навесил: С-327. Он бы и на патроны навесил‚ да не влезает патрон с биркой в канал ствола. Поэтому еще дядя Пуд на склад не выходит‚ а в каморке сидит и своим ружьем свое ружье сторожит. Черт с ним‚ со складом... На складе гвозди‚ скобы‚ петли дверные – товар-дефицит‚ соблазн для всякого‚ потому как отощал народ на железо. Налетит вор-грабитель‚ заодно ружье отнимет: что делать будешь? Куда пойдешь? Старый дядя Пуд‚ седьмой десяток уходит: в одной охране и работать. Больше никуда не берут. Скоро завскладом придет‚ он ему ружье под расписку сдаст‚ горстку гвоздей из разбитого ящика зачерпнет и домой поедет. Отсыпаться.

Проснулась тетя Мотя‚ жена дяди Пуда. Комнатушка тесная‚ темная‚ окно в кирпичную стену утыкается: келья‚ да и только. Тихо‚ чисто‚ благолепно: лампады теплятся‚ лики сияют‚ конфетная фольга вкруг божницы блестит-переливается: всё монастырь напоминает и в умиление приводит. Еще бы дядю Пуда выселить‚ чтобы духа мужского не было‚ да уж никуда его теперь не денешь. Перед Богом и милицией законные супруги. Слезла тетя Мотя с лежанки‚ пошуршала‚ пошептала‚ поелозила по полу‚ отбивая поклоны‚ с вечера замоченные корки покидала на карниз: голубь‚ птица Божья‚ склюет‚ – не евши не пивши побежала в учреждение полы подметать‚ пыль обтирать‚ грязь выводить.