Феликс Кандель: Коридор

Проснулся дядя Паша‚ Нинкин отец. Ночь была душная‚ тяжкая‚ нескончаемая. Навалилась на него‚ прижала к стене тетя Шура‚ Нинкина мать‚ большая‚ голая‚ горячая‚ и отлежал он руку у нее под боком‚ до судороги‚ до полного онемения. Еще во сне рассердился дядя Паша‚ выдернул руку‚ пихнул сгоряча локтем‚ полез через тетю Шуру с кровати‚ а она обхватила – не пускает. Трудно Нинкиному отцу с ней‚ да ведь он знал‚ кого в жены брал. Она и в деревне голая на печи спала – девки удивлялись‚ и до первого льда в речку лазила‚ и после бани в снег ложилась, силу свою укрощала. Сам видел‚ с ребятами караулили. Вот и теперь: светло в комнате‚ на работу пора‚ а она прижала – не пускает. Руки литые‚ плечи крутые: сердись не сердись‚ с такой разве справишься? Спасибо‚ матрац скрипучий‚ на шум Нинка голову подняла: "Чего балуетесь?.." Тетя Шура вскочила проворно‚ спину выгнула‚ сарафаном обтянулась – на груди затрещало‚ босиком побежала на кухню еду готовить‚ а дядя Паша опять рассердился‚ теперь уже на Нинку‚ ноги с кровати свесил‚ под мышкой почесал‚ папироску запалил. У него табак горький‚ едкий‚ всякую пачку в сырости выдерживает‚ на заплаканном туалетном бачке‚ чтобы злее было‚ чтобы до самого нутра‚ до слезы "ершом" продирало. "Надымил табачищем-то"‚ – сиплым со сна басом сказала Нинка и заснула‚ как провалилась. Они поели со сковородки картошки с огурцом‚ хлеба‚ сала деревенского‚ запили чаем вприкуску из блюдец‚ взахлеб‚ ушли на работу. Нинка одна осталась. По дороге дядя Паша купил в киоске конверт без марки и послал письмо с доносом на Лопатина Николая Васильевича. Подписал: "Редавой тружиник".

Проснулся Лопатин Николай Васильевич‚ – диван короткий‚ ноги на валике‚ – на цыпочках прошел в ванную. Открыл окно‚ постоял-подышал в прохладе‚ поглядел на крыши домов‚ облился по пояс‚ нехотя вернулся в комнату. В комнате пыль‚ сор‚ хронический неуют: на стульях вещи накиданы‚ на столе хлеб черствый‚ с вечера ненакрытый‚ посуда грязная‚ клеенка липкая‚ в крошках‚ с подтеками. Вытащил из-за окна кастрюлю с вареной картошкой: картошка раскисла‚ забыли воду слить; пересчитал сморщенные сосиски: три взял – две оставил‚ пошел на кухню разжигать примус. Примус чумазый‚ засоренный‚ иголки обломанные‚ денатурат кончился: перемазался‚ пока зажег. Обжарил картошку‚ сварил сосиски‚ вскипятил чай‚ заварил круто для себя – горечь полынная‚ разбудил дочку Лялю. Ляля потянулась сладко‚ до хруста в коленках‚ зевнула в полный голос‚ надела халат‚ скособочила не на ту пуговицу‚ мазнула мокрыми ладонями по мятым щекам‚ пожевала сосиски с черствым хлебом‚ обратно в кровать легла‚ в скрученные простыни. Лопатин Николай Васильевич попил чаю с картошкой‚ свалил грязную посуду в кучу‚ опять разбудил Лялю. Они оделись‚ вышли на улицу. Она в школу – учиться‚ он в банк – деньги считать. Проводил ее до угла‚ вышел на бульвар‚ сел на минутку‚ глаза закрыл: чисто‚ свежо по-утреннему‚ не то что днем – шум‚ гам‚ пекло асфальтовое. Жена Лопатина с постели поднялась‚ дверь за ними затворила‚ обратно легла. Свернулась калачиком‚ ладони коленками сжала‚ вздохнула от удовольствия. Дремать бы так и дремать хоть на всю жизнь.

Проснулись Ямалутдиновы‚ Ренат и Самарья. Они ночью во сне любили друг друга и‚ проснувшись‚ в полусне‚ тоже любили друг друга‚ и сейчас Самарья застенчиво подняла и опустила ресницы‚ и спрятала лицо в подушку‚ потому что на раскладушке спал земляк из-под Бугульмы. Никогда бы она не допустила такого при постороннем‚ но сон есть сон‚ и во сне не поймешь‚ снится ли это или происходит на самом деле. А земляк храпит – пушкой не прошибешь‚ умаялся земляк‚ набегавшись по московским улицам‚ и осмелела Самарья‚ отняла лицо от подушки‚ пощекотала ресницами ренатовскую руку. Громко засмеялся Ренат, в горле забулькало‚ смехом разбудил земляка. Они попили чаю с халвой‚ с лепешками‚ взялись за руки‚ пошли на фабрику‚ а земляк по делам побежал. То ли в магазины‚ то ли в мечеть‚ то ли еще куда.

Проснулись Экштаты. Сначала Софья Ароновна‚ за ней Манечка‚ и последним Семен Михайлович‚ когда завтрак уже стоял на столе. Семен Михайлович балованный‚ ухоженный‚ он в домашние дела не влезает‚ только деньги до копеечки отдает. Софья Ароновна и приготовит‚ и разогреет‚ и подаст‚ дочке Манечке косу заплетет‚ в школу выпроводит‚ а сама и в магазин‚ и на рынок‚ и на работу в поликлинику: Софья Ароновна тут‚ Софья Ароновна там‚ "Нет времени развести руками!"; а Семен Михайлович без торопливости встанет‚ без суматохи оденется‚ со вкусом позавтракает‚ взобьет шевелюру перед зеркалом‚ прижжет прыщичек‚ руки за спину и на работу. Он рядом работает‚ в аптеке. Зачем далеко ездить‚ когда можно близко ходить. Пузырьки‚ склянки‚ латынь серебром по темному стеклу‚ а он сидит посреди аптечной строгости‚ в шапочке‚ в халате невозможной белизны‚ и рецепты иронически разглядывает. Любит в них ошибки находить. Когда Семен Михайлович из дома выходит‚ встает бабушка Циля Абрамовна. Весь день у окна сидит‚ молитвенник листает‚ не плача плачет.