Феликс Кандель - День открытых обложек

«Был один рыжий человек, у которого не было глаз и ушей. У него не было и волос, так что рыжим его называли условно.

Говорить он не мог, так как у него не было рта. Носа тоже у него не было.

У него не было даже рук и ног. И живота у него не было, и спины у него не было, и хребта у него не было, и никаких внутренностей у него не было. Ничего не было! Так что непонятно, о ком идёт речь.

Уж лучше мы о нём не будем больше говорить».

Отобедав без спешки и вдохновившись прослушанным, Леонид Ильич и Феликс Соломонович продолжают здраво рассуждать.

Если даже мастерская, та самая мастерская будет открыта, чемодан, возможно, еще не починили, несмотря на безответственное сообщение по телефону. С какой тогда стати выходить из дома, где так хорошо, так много не съеденных еще продуктов питания, и шагать в какую-то там мастерскую, ради какого-то там чемодана, существующего в воспаленном воображении неведомого лица, позвонившего из мастерской, которой тоже, наверно, нет?

Утомившись от столь глубокомысленных рассуждений, влияющих отрицательно на пищеварительные тракты, Леонид Ильич и Феликс Соломонович решают отойти ко сну с чувством выполненного долга.

«Люди спят: урлы-мурлы над людьми парят орлы…»

Если бы орлы.

Феликс Соломонович спит и не видит себя со стороны, а в сон к нему вламывается без спроса нечто непотребное, «в красе бушующих румян», незамедлительно скидывающее излишние покровы. «Пойдем спать», – завлекает голосом заслуженного артиста. «Зачем же во сне спать?», – изумляется Феликс Соломонович, а оно за свое: спать да спать. Но Ф. С. не желает поддаваться, вожделению противясь на манер Хармса Д. И.:

Я с тобою не хочу

делать это не хочу

потому что не хочу

Казалось бы, о чем еще говорить, однако заслуженный артист не унимается: «Я уважаю только молодых здоровых пышных женщин. К остальным представителям человечества я отношусь подозрительно… Но женщины, которых любит Александр Иванович, на мой вкус все некрасивые, а потому будем считать, что это даже и не женщины».

Феликс Соломонович пробуждается от бурного сна и обнаруживает следующее. Леонид Ильич еще не ложился, но сидит на кухне, ест творог, изготовленный собственноручно, услащает его липовым медом и размышляет о том, не пойти ли в мастерскую, которая, возможно, не существует, взять чемодан, который не починили, или вновь поставить диск на проигрыватель.

Следует проверить давление крови, что Леонид Ильич и совершает в присутствии Инги Ильиничны и Феликса Соломоновича. Если оно повышенное, он расстраивается, ибо не полезно пить кофе, до которого большой охотник. Давление на этот раз пониженное, чему радуется он, радуемся мы и незамедлительно пьем кофе, приобретение которого, изготовление и потребление требуют особого навыка.

Во-первых, следует отправиться в центр города, в единственный магазин, достойный того, чтобы купить там кофейные зерна бережной обжарки. Во-вторых, надо приобрести несколько сортов и смешать в строгой пропорции, иначе не стоит и пить. Кофе "Марагоджип", Гватемала. Кофе плантационный, Танзания. Кофе "Санто-Доминго" со вкусом шоколада, Куба. Кофе "Мокко Сидамо" и кофе "Харрар", Эфиопия. Смолоть зерна, подсыпать щепотку кардамона, серого, темного или индийского, которые Феликс Соломонович привез из Иерусалима, изготовить, не доводя до кипения, и потреблять неспешно, нёбом лаская животворный напиток.

Сидим за столом, угощаемся, не забывая про липовый мед, философствуем между глотками. Вернее, философствуют они, Леонид Ильич и Инга Ильинична, наслушавшись Хармса Даниила Ивановича.

«Либо вечно, либо невечно. Почти невечно не существует, оно есть просто невечно… Но существует ли несовершившееся? Я думаю в вечном – да».

– С этим человеком, – уверяет Инга Ильинична, имея в виду Леонида Ильича, – ни дня без смысла.

Феликсу Соломоновичу суемудрие не по разуму, – как легко и просторно жить, когда сквозняком продуты извилины, излишние знания не теснят с боков. А потому он утешается иными суждениями Даниила Чармса:

«Возьмем любовь. Будто хорошо, а будто и плохо. С одной стороны, сказано: возлюби, а с другой стороны, сказано: не балуй. Может, лучше вовсе не возлюбить? А сказано: возлюби. А возлюбишь – набалуешь. Что делать?»

Отец Леонида Ильича пошел в мастерскую – вырезать стекло для форточки. Засмотрелся на умелую работу, сказал:

– У моего сына так не получалось. Резал – и откалывалось по кусочку.

Стекольщик, старый еврей, ответил на это: