Феликс Кандель - День открытых обложек

Велик‚ очень уж велик заряд на малом пространстве. Мы развернуты магнитными стрелками, юг-север. Глухи, слепы, недоверчивы. Разумные отсиживаются по укрытиям‚ себя не являя. Крикуны верховодят на сборищах в наготе заверений. Путаются намерения и понятия. Обидно не то‚ что врут‚ а то‚ что думают, будто ты им веришь.

– Ерунда, – возглашает суровый гражданин, которому всё известно. – Нам нужен диктатор.

Сухой. Жилистый. Изготовившийся перед прыжком.

– Не надо диктатора‚ – просит Нюма Трахтенберг.

– Надо. На пять лет. Предписать каждому, что делать, и взыскивать‚ если упущено.

– Мы уже нахлебались. Поверьте нашему опыту.

– Какое нам дело до чужого безумия, – говорит мужчина‚ распознав по акценту Нюмы страну прежнего его пребывания. – У нас будет иной диктатор.

– Не бывает иных, – возражает Нюма.

Одни пишут книги по истории. Другие их читают. Ошибки предыдущих им известны. И идеи. И лозунги не изменились: где взять иные лозунги, дабы прививать добро принуждением? Гремят марши. Шагают колонны. Чужой опыт не упрячешь за пазуху‚ но кто-то остерегает‚ кто-то вечно остерегает слабым‚ надорванным голоском: «Не идите туда! Там мы уже были. Только что оттуда!» Но они шагают. Шагают и шагают…

«Эти русские»: как они многословны!

Бродит по залу Меерович-Лейзерович…

…являя миру иудейский нос и иудейскую скорбь, локти прижимает к телу, чтобы не занимать лишнего места в пространстве.

– Меерович, раскиньте руки, – выговаривала Циля, его благоверная, в крайнем недовольстве. – И не спотыкайтесь о всякую тень. Не прежние вам порядки.

Но он не доверял порядкам. Ни прежним, ни нынешним. Даже голову не вскидывал – взглянуть свысока; свысока у него не получалось.

– Не могу не поделиться возникшими у меня сомнениями...

– Вы мне противны, Меерович. Я от вас опухаю.

Она опухала раз за разом в нескончаемых излияниях материнского молока, но однажды Меерович решительно вышел из спальни. В семейных трусах до колен.

– Циля, – сказал. – Мы уезжаем, Циля. На историческую родину.

Циля разделывала на кухне зеркального карпа. Ответила Циля, решительно и бесповоротно:

– Утряситесь, Меерович. Родина – моя квартира. Я опухаю, Лейзерович. От ваших прожектов. Пойдите на проезжую часть, возьмите шмат грязи, бросьте себе в лицо и успокойтесь.

– Мы уезжаем, Циля, – повторил. – В Эрец Исроэл.

– Покиньте кухню, Меерович. Мы никуда не едем.

Но он уговорил ее – отправиться за кордон с детьми, собакой, двустворчатым румынским шкафом, и сразу же получил отказ, потому что его отъезд противоречил «государственным интересам».

Прилетали заокеанские сенаторы, спрашивали: «Давать ли Советам поблажку в торговле?», Меерович отвечал сурово: «Не давать!», и газеты всего мира печатали на первой полосе: «Меерович-Лейзерович считает: Советы не заслуживают поблажки!» Приехал в Святой город, навалились хлопоты вживания, не появляются больше сенаторы, ни о чем не спрашивают, а это, согласитесь, трудно вынести.

Вот человек‚ которого забодали обстоятельства.

– Кугель, – мается Меерович. – Помнишь, как мы стояли на баррикадах?

– Нет, – отвечает Боря, – не помню. И баррикад не было.

– Врешь ты всё.

– Вру, – соглашается. – Но частично.

– Скучное ты существо, Кугель. Я бы с тобой не пошел на штурм твердыни.

Смотрит подозрительно, не смеется ли? Нет, Боря не смеется.

Вдыхает воздух в волнении. Шумно выдыхает.

– Брата моего помнишь?

– Помню брата, – отвечает Боря Кугель. – На тех же баррикадах.

– В Германию уехал. На их пособие, которое сытнее здешнего. Пишет оттуда: «Теперь не та Германия. Не та. Немцы – они другие». Отвечаю ему: «Они другие, да я тот же. С той же незалеченной болью».

– Правильно отвечаешь, – одобряет Боря. – Слушай сюда, Меерович! Я люблю тебя, Лейзерович, и пойду с тобой даже на штурм твердыни.

Возле неприхотливого завала камней активист Рацер распределяет должности.

– Вы нам нужны, Зельцер. Мы вас делегируем на съезд. Кооптируем в президиум. На вас будет культсектор и контакты с прессой.

– Рацер, – отвечает Зельцер и пихается пузом. – Я вам не мальчик, Рацер. Я буду заместителем, Рацер, или никем.

– Никем, – соглашается Рацер, особа с короткими ручками, которого следует опасаться.

Идет по залу, выискивая жертву.

Произносит углом рта, не глядя на собеседника:

– Нам требуются люди на местах. Честные и проверенные. Вы нам нужны, Бердичевский. Мы вас назначим ответственным за пенсионеров.