Дэвид Митчелл - Тысяча осеней Якоба де Зута

Деревенские судят да рядят, но на самом деле не стремятся узнать правду. Они гордятся своей близостью к таинственному монастырю, да и платят за поставки хорошо; задавать слишком много вопросов – все равно что кусать руку щедрого благодетеля. «Наверное, монахи все-таки монахи, – надеется Отанэ, – и сестры ведут целомудренную жизнь…»

За стенами домика начинает идти снег, принося с собой глубокую древнюю тишину.

– Нет, – говорит Отанэ кошке. – Мы можем только молить Госпожу – пусть защитит ее.

Деревянная ниша-ящичек в глинобитной, укрепленной бамбуком стене домика похожа на обычный домашний алтарь. Там стоят таблички с посмертными именами родителей Отанэ и несколько зеленых веточек в щербатой вазе. Однако травница, дважды проверив засов на двери, убирает вазу в сторону и сдвигает заднюю стенку ниши. В тайнике хранится истинное сокровище семьи Отанэ – покрытая потрескавшейся глазурью, в белых одеждах и синем плате на голове, статуэтка Марии-сама, Матери Йезу-сама, Царицы Небесной с Младенцем на руках. Сделавший ее мастер придал статуэтке сходство с богиней милосердия Каннон. По преданию, дед деда Отанэ получил ее от святого по имени Ксавьер, что приплыл в Японию из рая на волшебном летучем корабле, запряженном золотыми лебедями.

Отанэ берет желудевые четки и с трудом опускается на колени:

– Пресветлая Мария-сама, Мать Адана и Йевы, которая украла у Бога-доно священную хурму; Мария-сама, Мать Папы Марудзи, что с шестью сыновьями на шести лодках пережил Великий потоп во очищение всех земель; Мария, Мать Йезу-сама, распятого за четыреста серебряных монет; Мария-сама, услышь мою…

«Что там хрустнуло? – Отанэ задерживает дыхание. – Не прутик ли под ногой?»

Старейшие десять-двенадцать семей в деревне почти все христиане, как и травница, но осторожность все же нужна. Почтенные седины не защитят, если узнают ее настоящую веру. Смертную казнь могут заменить изгнанием, если она отречется и выдаст других верующих, но тогда Святой Петоро и Святой Паверо не впустят ее в Райские врата, и, когда вода морская превратится в масло и весь мир охватит пламя, она упадет в преисподнюю, именуемую Бэнбо.

Травница уверена, что возле дома никого нет.

– Пречистая Дева, Тебя молит Отанэ из деревни Куродзанэ. Снова эта старуха просит Твоего заступничества. Защити, милостивая Госпожа, барышню Аибагаву из монастыря на горе Сирануи, сохрани ее от болезней, огради от злых духов и… и от опасных людей. Прошу Тебя, верни ей то, что у нее отняли.

«О чем только не болтают люди, – думает Отанэ, – но никто никогда не слышал, чтобы молодую монахиню отпустили на волю».

– А если эта старуха просит слишком многого…

Больные колени ноют, ноги уже совсем занемели.

– …Мария-сама, расскажи барышне Аибагаве, что ее друг Отанэ думает о ней…

Что-то ударяет в дверь. Отанэ ахает. Пес, вскочив, глухо рычит…

Отанэ возвращает на место заднюю стенку ниши, а в дверь снова стучат.

Пес заливается лаем. Слышен мужской голос. Отанэ расставляет предметы в нише.

Когда стук раздается в третий раз, Отанэ подходит к двери и кричит:

– Здесь нечего красть!

Слабый мужской голос отвечает:

– Это дом травницы Отанэ?

– Можно попросить уважаемого гостя, чтобы он назвал свое имя? Час-то поздний…

– Дзирицу из Акатокияму, – отвечают за дверью. – Так меня звали…

Отанэ с удивлением узнает имя одного из учеников мастера Судзаку.

«Неужели это Мария-сама его прислала?» – думает она про себя.

– Мы видимся дважды в год, – продолжает голос, – у ворот монастыря.

Травница открывает дверь. В дом вваливается человек, закутанный в теплую одежду, какую носят в горах, на голове плетеная шляпа из бамбука. Он весь запорошен снегом, и в открытую дверь ветер швыряет горстями снег.

– Садитесь к огню, прошу вас! – Отанэ захлопывает дверь и ведет гостя к скамье. – Скверная нынче ночь.

Он с заметным усилием снимает шляпу, распутывает накидку и ремешки на обуви.

Совсем из сил выбился, лицо осунулось, и глаза смотрят словно из иного мира.

«Расспросы потом, – думает Отанэ. – Сперва надо его согреть».

Она наливает чай, вкладывает чашку в ледяные руки.

Расстегивает отсыревшую монашескую рясу и закутывает гостя в свой шерстяной платок.

Когда монах глотает, в горле у него что-то клокочет.

«Может быть, он собирал растения в лесу, – гадает Отанэ, – или медитировал в пещере».

Она подогревает на огне остатки супа. Ни гость, ни травница не нарушают молчания.