Виктория Хислоп - Возвращение

Ее терзало чувство вины, но, благодаря тому что Конча впала после пережитого потрясения в какое-то полусонное состояние, она смогла-таки справиться со всеми своими дневными заботами.

Мерседес вошла в кафе где-то через час после того, как ее отца увели солдаты. Все утро она провела с Пакитой и ее матерью, помогая им разложить вещи в новой квартире. Дом ее подруги в Альбайсине пострадал во время летних бомбежек, и оставаться в нем было небезопасно, поэтому им пришлось подыскать себе другое жилье. Впервые за долгое время Мерседес хотелось танцевать, и она надеялась застать дома Антонио. Он худо-бедно мог вывести какую-нибудь мелодию на гитаре, а ее желание было настолько сильным, что она закроет глаза на то, что он – скверная замена Хавьеру или Эмилио.

Конча была в кабинете, где заканчивала собирать разбросанные повсюду бумаги, когда пришла дочь. Мерседес сразу поняла: произошло что-то худое. Она не видела мать такой бледной с той самой ночи, когда арестовали Эмилио. Тут подошел вернувшийся из школы Антонио, и Конча спокойным голосом рассказала детям о том, что произошло. Те совершенно растерялись, но сделать ничего не могли.

Игнасио тем вечером пришел поздно, не подозревая, что случилось что-то неладное. Конча как раз запирала бар на ночь. Узнав об аресте отца, он разъярился. Но не на тех, кто его арестовал, а на свою семью, особенно на мать.

– С чего ему вообще приспичило слушать это радио? – возмущался он. – Зачем ты ему разрешила?

– Я ему и не разрешала, – тихо оправдывалась она. – Это не он его слушал.

– Значит, Антонио! – аж взвизгнул Игнасио, голос его ломался от бешенства. – Этот рохо братец! Дурной ублюдок – он ведь нас всех в гроб загонит. Ему ни до кого дела нет – ты это понимаешь, а? Ему на всех плевать!

Он кричал ей прямо в лицо. Она физически ощущала исходящую от него ненависть.

– Это не Антонио, – тихо призналась она. – Это я.

– Ты? – притихшим голосом переспросил он.

Конча объяснила, что на самом деле это она совершила преступление, за которое арестовали Пабло.

Игнасио злился на обоих своих родителей. Отцу следовало запретить ей слушать подрывные радиостанции, а ей не нужно было навлекать на себя подозрения своими попытками вызволить Эмилио из тюрьмы.

– Вам нужно было сидеть молча и не высовываться, – накинулся он на нее. – Это место и так уже зовут кафе де лос рохос , даже если отцу этого не говорили!

Но что тут можно было поделать? Несколько дней спустя они узнали, что Пабло Рамирес находится в тюрьме недалеко от Севильи.

Сразу после ареста Пабло вместе с сотнями других заключенных заперли в здании кинотеатра, расположенного в соседнем городке. Многие места заключения, появившиеся в ту пору, были импровизированными. Националисты арестовывали людей многими тысячами, и обычные тюрьмы переполнились. Арены для боя быков, театры, школы, церкви – все их превратили в узилища для невинных, и республиканцы не могли не заметить иронии в том, что места, предназначенные для приятного времяпрепровождения, развлечений, учебы и даже молитв, стали теперь площадками для пыток и убийств.

В кинотеатре, где оказался Пабло, напуганный и сбитый с толку, круглые сутки было темно, а люди спали в фойе, в проходах или, неуклюже ссутулившись, на неудобных деревянных сиденьях. Там он провел несколько дней, перед тем как группу арестованных перевели в тюрьму в двухстах километрах к северу. Никто не удосужился сообщить им ее название.

Помещение было рассчитано на три сотни заключенных; сейчас в нем содержалось две тысячи человек. По ночам они лежали тесными рядами, так плотно, что и повернуться было нельзя, прямо на голом бетонном полу. Ад, только холодный. Стоило кому-то закашляться, просыпалась вся камера. Скученность их содержания значила, что, если хотя бы один из них подхватит туберкулез, зараза распространится по всей тюрьме со скоростью лесного пожара.

За то время Пабло несколько раз переводили в разные тюрьмы, но распорядок везде был один и тот же. День начинался еще до восхода солнца, сигналом тому служили зловещее бряцание ключей и громыхание, с которым отодвигались, выпуская заключенных из их клеток, металлические засовы. За этим следовал завтрак из каши-размазни, принудительное посещение церковной службы, распевание фашистских патриотических песен и долгие часы беспросветной скуки и невыносимого нахождения в ледяной и кишащей вшами камере. Ужин почти не отличался от завтрака, только в овсяную жижу им бросали еще и горсть чечевицы. Тогда-то в их животах начинал ворочаться страх.