Виктория Хислоп - Возвращение

– Гранада такая красивая. И зачем только мама оттуда уехала? – спросила Соня.

Помешивая сахар в чае, Джек взглянул на дочь:

– Ее отъезд был как-то связан с гражданской войной. Как я понимаю, в то время многие уехали из страны.

– И что же, у нее ни разу не возникло желание вернуться?

– Думаю, нет. Так или иначе, она встретила меня, – улыбнулся он, и прожитые годы расчертили его немолодое уже лицо многочисленными морщинками.

– Ясное дело, встретила, – отозвалась Соня. – А я и представить себе не могу, чтобы ты переехал в Испанию.

Вообразить отца живущим где-нибудь за границей выходило с трудом. Жару он переносил плохо, еду любил только самую простую и никаким другим языком, кроме родного, не владел.

– А как же родных навестить?

– По-моему, у нее там никого не осталось.

Отец отвечал столь уклончиво, что Соня сразу поняла: напирать с вопросами будет без толку, тем не менее они погрузились в воспоминания о матери Сони. Обыкновенно Джек старался избегать долгих разговоров о Мэри. Хотя он и ухаживал за своей страдающей от тяжелого недуга супругой на протяжении пятнадцати лет, когда смерть все-таки забрала ее, это стало для него страшным ударом. Не знакомые с ситуацией люди при встрече с ним обычно считали, что ее мать умерла совсем недавно, – настолько свежей казалась его рана. Однако сегодня она почувствовала в себе смелость поговорить с ним о матери.

– Есть у меня кое-какое смутное воспоминание из детства, мне было тогда лет десять-одиннадцать, – задумчиво проговорила она.

– О чем?

– С каким неодобрением мама отнеслась к тому, что люди стали ездить в Испанию на отдых. И что, когда одна из моих школьных подружек вернулась оттуда и рассказала, как здорово съездила, мама аж до потолка взвилась.

– Да, я тоже это помню, – тихо ответил Джек.

– И как-то летом я спросила, не можем ли мы тоже туда съездить.

Джек живо вспомнил тот разговор. Пусть физически Мэри Хейнс была слаба, но на предложение дочери отреагировала бурно. Временами в ней проглядывал взрывной средиземноморский темперамент, и он накрепко запомнил ее пропитанные ядом слова.

– Да пусть мне лучше ногти повыдергают… Ноги моей не будет на той земле… пока этот фашист не сдохнет и не будет гнить в могиле, – выплюнула она.

Тогда Соня понятия не имела, кого ее мать обозвала «этим фашистом». Поначалу думала, может, с ее стороны было черствостью просить о поездке в такую даль, когда родителям едва удавалось наскрести денег хоть на какой-то отдых. Однако позже отец объяснил ей, в чем было дело.

– У власти сейчас по-прежнему Франко, – сказал он ей, пока мать не слышала. – Это он развязал гражданскую войну, из-за которой твоя мать уехала из Испании. Она его до сих пор ненавидит.

Этот разговор состоялся в 1974-м, а на следующий год Франко умер. Но даже тогда мать Сони не выказала ни малейшего желания вернуться в Испанию и никогда о ней больше не вспоминала.

Они выпили еще чаю, и Соня угостилась отцовским сахарным печеньем.

– Грустно, что она так больше и не увидела Гранаду, – размышляла Соня. – А испанский она не забыла?

– Забыла, вообще-то, со временем. Поначалу ни слова по-английски не знала, но помню, как однажды утром проснулась и поняла, что ей перестали сниться сны на родном языке. И разрыдалась.

Джек Хейнс не хотел, чтобы его дочь задумывалась о горечи, которую мать чувствовала вдали от родных мест. Он, как мог, старался, чтобы у Сони остались только самые светлые воспоминания о матери, и потому резко себя оборвал.

– Смотри. У меня сохранилось несколько снимков твоей матери с той поры, когда она еще жила в Гранаде.

Он выдвинул тяжелый ящик письменного стола и, покопавшись в бумагах, отыскал потрепанный конверт.

Пока отец усаживался обратно в кресло, несколько снимков упало ему на колени, и он передал их Соне. Там была одна фотография, на которой Мэри стоит у церкви, сделанная, верно, в день ее первого причастия, однако внимание Сони приковала другая пара фотографий. На первой ее мать была облачена в традиционный костюм танцовщицы фламенко. Смотрела игриво, задорно, кокетливо, но чуть не половину лица дразняще прикрывала веером. Не знай Соня, что на фотографии изображена Мэри Хейнс, вряд ли бы ее узнала. Но труднее всего было взять себе в голову, что женщина на этом снимке и немощное создание из ее воспоминаний могли быть одним и тем же человеком. С этой фотографии на нее взирала величавая черноволосая андалузка, в последнем не могло быть и сомнений.