Виктория Хислоп - Возвращение

– Когда я была у него в последний раз, – продолжила Соня, – он так обрадовался, что я начала ходить на уроки сальсы, что меня почти перестало задевать скептичное отношение Джеймса.

Обычно Соня навещала своего пожилого уже отца в те дни, которые Джеймс посвящал гольфу. Такой расклад казался удачным, так как общих тем у двух этих мужчин почти не было. В отличие от родителей Джеймса, визит к которым предполагал трехчасовую поездку за пределы Лондона, зеленые резиновые сапоги, а иногда и вечерний наряд в дорожной сумке и обязательную ночевку, отец Сони жил в Кройдоне – столичном пригороде, расположенном в каком-то получасе езды.

Соню всегда жгло чувство вины, когда она нажимала на дверной звонок у входа, один из двадцати имевшихся у его безликого дома постройки пятидесятых годов. Ей казалось, что с каждым разом времени между тем, как сработает зуммер и откроется входная дверь, впускавшая гостей в голый бледно-зеленый коридор общего пользования, проходит все больше. Затем ей предстоял подъем по пропахшей хлоркой лестнице на третий этаж, где в дверях квартиры уже стоял Джек Хейнс, готовый ко встрече со своей единственной дочерью.

Соне вспомнилась последняя поездка и то, как круглое лицо ее семидесятивосьмилетнего отца сморщилось в улыбке, едва он ее увидел. Она обняла его грузное тело и поцеловала в усыпанную старческими пятнами макушку – осторожно, так чтобы не задеть редкие, тщательно зачесанные назад серебристые пряди.

– Соня! – тепло поприветствовал он ее. – Как замечательно, что ты приехала.

– Привет, пап, – сказала она и обняла его покрепче.

На низком столике в гостиной уже были выставлены поднос с чашками и блюдцами, кувшин с молоком и тарелочка с печеньем к чаю. Джек настоял, чтобы Соня присела, а сам пошел на кухню за заварочным чайником, который громко позвякивал, пока он нес его в комнату и опускал на столик. Из носика прямо на ковер выплеснулась блеклая жидкость, но она знала, что помощь лучше не предлагать. Подобные ритуалы сохраняли пожилому уже мужчине чувство собственного достоинства.

Пока отец наливал обжигающе горячий напиток, держа над чашкой ситечко, Соня начала свои обычные расспросы:

– Ну и как…

Тут она запнулась, потому что совсем рядом, буквально в нескольких футах от задней стены, прогромыхал железнодорожный состав. Вибрация была такой силы, что горшочек с кактусом, стоявший на подоконнике, грохнулся на пол.

– Вот же беда! – посетовал Джек, с трудом поднимаясь на ноги. – Точно тебе говорю, эти поезда ходят все чаще и чаще.

Когда были принесены щетка с совком, а композиция из рассыпавшегося гравия, сухой земли и кактуса со всеми его длинными отростками была терпеливо собрана и засунута обратно в пластмассовый горшочек, разговор продолжился. Темы обсуждались обычные: чем Джек занимался последние пару недель, что доктор сказал о его артрите, долго ли ему еще ждать замены тазобедренного сустава, как понравилась недавняя поездка в Хэмптон-Корт вместе с другими посетителями дневного центра досуга, как сходил на похороны старого армейского приятеля. Последнее стало как будто бы главным событием месяца: поминки, которые устраивались в сельских клубах по всей стране, предоставляли долгожданную возможность тем, кто еще не умер, встретиться и, попивая вкусный чай, часами предаваться воспоминаниям.

Соня разглядывала отца, пока слушала его веселые истории. Он сидел в своем кресле, где все легко регулировалось при помощи электропривода, – ее с Джеймсом подарке на семидесятипятилетие – и, казалось, чувствовал себя удобно, однако выглядел все равно как-то неприкаянно, не вписывался он в эту обстановку, безликую, как вокзальный зал ожидания. Ощущение временности исходило от всего, кроме совершенно неуместной здесь мебели Эдвардианской эпохи, с которой он отказался расставаться, когда переезжал сюда. Объемистые монстры темно-красного дерева служили для него той ниточкой, что связывала его со старым домом, где они жили с Сониной матерью, и пусть мебель эта была ужасно непрактичной – сервант занял всю гостиную, а широченный комод закрывал половину окна в его и без того сумрачной спальне, – он бы никогда с ней не расстался, как и с целой плантацией паучника, которым были заставлены все ее пыльные поверхности.

Когда отец закончил свой рассказ о главных событиях последних нескольких недель, пришла очередь Сони. Ей это всегда тяжело давалось. Интриги в сфере связей с общественностью – тема для человека, всю жизнь трудившегося учителем, маловразумительная, поэтому разговоры о своей работе она сводила к минимуму и, как правило, представляла все так, будто трудится в рекламе, – этот мир непосвященному понять легче. Ее личная жизнь была для него столь же чужда. В свой последний визит она рассказала ему о том, что начала ходить на уроки танцев, и его восторг по этому поводу оказался для нее полнейшей неожиданностью.