Виктория Хислоп - Возвращение

Мерседес закрывала программу. Трудно было представить себе что-то более противоположное наивной простоте баскских танцев, чем фламенко. То, что она показала тем вечером, даже близко не напоминало те бездушные выступления, которые девушка давала на пути к Бильбао. Сюда, в этот зал с протекающей крышей и публикой из англичан, сидящих с непроницаемыми лицами, она принесла всю свою боль и тоску. На ней было красное платье в горох, которое ей много месяцев назад подарил хозяин бара. Мерседес с тех пор прилично прибавила в весе, и сейчас оно идеально облегало ее вновь обозначившиеся округлости.

Даже если бы тем теплым вечером зрители растворились в воздухе, ей было бы все равно. В тот вечер она танцевала для себя. Тех немногих, кто понял это, захватила магия танца. Они жадно следили за каждым выразительным движением и проникались эмоциями, которые она перед ними обнажила. Когда воздух наполнился треском кастаньет, вторившим ритму ее ног, они почувствовали, как у них на затылке волосы встают дыбом.

Других ее выступление привело в замешательство. Оно было странным, непонятным, инородным и вызывало отчетливое ощущение неловкости. Когда танец закончился, с минуту висела тишина. Никто из них никогда не видел ничего подобного. Потом кое-кто захлопал из вежливости. Другие разразились восторженными аплодисментами. Несколько человек встали. Мерседес разделила публику.

Вскоре представления, на которых баски пели и танцевали, а также исполнялось фламенко, снискали широкую славу. О них даже написали в местной газете. Из других деревень и городов юга Англии стали приходить письма с просьбами к беженцам о выступлении. Все приглашения принимались, поскольку гонорар шел на их содержание. Раз в неделю они упаковывали свои костюмы и отправлялись в новое место. Контраст между целомудренностью традиционных баскских танцев и пламенностью фламенко оставался разительным, где бы они ни выступали. Не проходило ни дня, чтобы Мерседес не вспоминала Хавьера. Танцуя, она будто бы заново воскрешала его в своей памяти и снова оживляла любимый образ. Девушка повторяла себе, что ей надо оставаться в форме для их следующей встречи.

Прошло несколько относительно счастливых месяцев, и, похоже, единственным человеком, которому не по душе приходилась атмосфера детского летнего лагеря, царившая в Уинтон-Холле, была леди Гринэм.

– Почему у нее всегда такой кислый вид, точно лимон проглотила? – как-то вечером заметила Мерседес Кармен.

– Не думаю, что она в восторге от нашего здесь пребывания, – ответила Кармен, констатируя очевидное.

– Тогда зачем ей было нас приглашать?

– Вряд ли это ее рук дело. Все затеял сэр Джон, – пояснила Кармен. – Но, вообще-то, мне кажется, она просто из той породы людей, ну, знаешь, которые вечно всем недовольны.

Губы леди Гринэм были поджаты сильнее обычного, когда она широким шагом вошла в столовую во время завтрака. Сэр Джон сидел на одном из концов стола и пил чай. Он наслаждался невнятным гулом непонятного ему языка.

– Ты посмотри! – произнесла его жена, швырнув перед ним на стол номер «Дейли мейл». – Посмотри!

Девочки разом оборвали все разговоры. Они испугались ее неприкрытой злости.

«БАСКСКИЕ ДЕТИ НАПАЛИ НА ПОЛИЦИЮ», – кричал заголовок.

Ее муж перевернул газету, так чтобы его никто больше не смог прочитать.

– Так-то, может, оно и так, хотя я вот сомневаюсь, но это ведь произошло не в наших краях, верно? Вдобавок ни-ко-гда нельзя верить тому, что печатает эта газетенка.

– Но им же явно нельзя доверять! – громким шепотом возмутилась леди Гринэм.

– Думаю, здесь нам это обсуждать не стоит, – рассерженно прошипел сэр Джон.

Они вышли вдвоем из столовой, откуда было отчетливо слышно, что разговор ведется на повышенных тонах. Несколько ребят стояли под дверью, хотя толком ничего не понимали. Кармен оттеснила их, чтобы послушать самой.

Сэр Джон признался, что слышал о мелких происшествиях, имевших место в деревушках поблизости от ряда колоний: кража яблок, например, или случайная потасовка с местными мальчишками, или, может, одно-два разбитых окна, – но он был абсолютно уверен, что ничего подобного в Уинтон-Холле произойти не могло.

Неоднозначное отношение леди Гринэм к их присутствию в ее доме тайны никогда не представляло, но общее понимание ситуации сложилось у Кармен только сейчас. Этой холодной англичанке благотворительность была в радость только до тех пор, пока она могла сохранять свой более или менее привычный образ жизни. Мужнин «прожект» совершенно этого не позволял; ей всегда будет не по себе под одной крышей с этими чужаками. Они были иностранцами, а потому, в ее глазах, представляли опасность.