Виктория Хислоп - Возвращение

Антонио процесс собственного выздоровления напоминал переход из тьмы к свету. Шли недели, понемногу уходила боль, все более глубоким становилось дыхание, возвращались силы; это было похоже на медленный, но величественный рассвет. Когда он смог удержать глаза открытыми дольше нескольких минут кряду, Антонио понял, что силуэты, постоянно кружившие вокруг него, принадлежали женщинам, а не ангелам.

– Так вы живая, – сказал он девушке, державшей его за запястье, чтобы измерить пульс. Он впервые ощутил прохладное прикосновение ее пальцев.

– Да, живая, – улыбнулась ему она. – И вы тоже.

Последние несколько недель она наблюдала за тем, как жизнь в этом обтянутом кожей скелете то крепла, то слабела. Такая же история была здесь с большинством пациентов. Все зависело от личного везения и от трудов медсестер, которые делали что могли, а умирающие с каждый днем все прибывали, забивая до предела палаты. Нехватка медикаментов означала, что умрут многие из тех, кого можно было бы спасти. Их истощенный голодом организм легко поддавался инфекциям; тут были те, кто пережил бойню на Эбро, чтобы скончаться на больничной койке от гангрены или даже брюшного тифа.

Антонио ничего не знал о событиях последних нескольких месяцев, но, вернувшись в большой мир, все разведал. Битва на Эбро закончилась. В конце ноября, хотя им еще тремя месяцами ранее следовало бы признать полный провал своей операции и отступить, республиканское командование наконец отозвало с фронта остатки своей армии. Столкнувшись с противником, который имел огромное численное превосходство и переигрывал их на каждом этапе, они оказались настолько меднолобыми, что не признавали поражение до тех пор, пока не потеряли тридцать тысяч своих солдат убитыми и еще большее число ранеными.

В палате редко бывало тихо. Шумели больные, а еще сюда почти постоянно проникали звуки войны. Здесь было тише, чем на линии фронта, но бомбардировки велись безостановочно, и редкие минуты затишья сопровождались грохотом зенитных залпов. Прислушиваясь к этим звукам, Антонио размышлял над тем, что с ним станется дальше. Он уже начал ходить, каждый день понемногу, силы от часа к часу прибавлялись. Вскоре ему предстояло покинуть стены больничной палаты, ставшей ему домом. Если бы только он мог навестить свой настоящий дом и повидаться с матерью. Он так соскучился по ней, да и по отцу тоже, но об этом и речи идти не могло. Как и о том, чтобы присоединиться к тому, что осталось от его отряда. Он еще недостаточно окреп.

Когда фашисты усилили бомбардировку Барселоны, Антонио перебрался в общежитие. Там он оказался среди таких же, каким был сам, – отозванных с фронта и ослабленных, но не теряющих надежды снова в будущем взяться за оружие. Они все равно оставались солдатами.

Незаметно подкрался новый, 1939 год. Радоваться было нечему. Повсюду витало ощущение неизбежности. Продукты в магазинах разобрали подчистую, горючее закончилось, по пустым улицам эхом разносились последние отчаянные призывы к сопротивлению. Барселона была смертельно ранена, и теперь ее было уже ничем не спасти. 26 января фашистские войска вошли в Барселону, заняв почти обезлюдевший город.

Когда Барселона пала, полмиллиона человек начали свое путешествие в ссылку; все они были ослабевшими после месяцев полуголодного существования, многие только оправлялись после ранений.

Антонио оказался в компании еще одного ополченца, Виктора Альвеса, молодого баска, которого призвали в семнадцатилетнем возрасте. Не обученный обращению с винтовкой, он был ранен в первый же день битвы на Эбро; его родные уехали во Францию несколькими неделями ранее, и он надеялся воссоединиться с ними.

Во Францию можно было попасть двумя путями, и мужчинам надо было составить мнение о каждом из них. Первый лежал через Пиренеи. Для Антонио и Виктора, еще не оправившихся от ранений, скалистый рельеф будет не самым легким препятствием. Им всю дорогу придется пробираться сквозь снег. Антонио слышал, что дети местами увязали в нем по пояс, а старики и слабые здоровьем постоянно оставляли свои палки в глубоких наносах. Многие поскальзывались на льду и падали. Идти получалось мучительно медленно.

Кроме того, Антонио с Виктором брать с собой было особо нечего; большинство не могли удержаться, чтобы не прихватить с собой побольше добра. Их брошенные пожитки, присыпанные снегом и оттого невидимые, еще больше усложняли дорогу тем, кто шел за ними. По весне, когда снежный покров в горах растает, взгляду откроется причудливая тропа из всякого хлама. По всей дороге валялись вещицы непрактичные, но памятные – флакончики дорогих духов или иконы, – а также практичные, но никакой памятной ценности не имеющие – металлические кастрюли или стульчики.