Виктория Хислоп - Возвращение

Остальные тоже узнали компас [65]и стали хлопать в такт музыке. Какое-то время она держалась в стороне, но потом поймала себя на том, что едва ли не бессознательно вынимает туфли из карманов, натягивает их на ноги, застегивая пряжки дрожащими пальцами. Мягкая кожа казалась такой знакомой, такой теплой на ощупь. Она решительно обошла детей, сидящих всего в нескольких футах от гитариста, цокая по паркету металлическими набойками. Дети, затаив дыхание, уставились на девушку, заслонившую им вид на музыканта.

Еще год назад выйти вот так к незнакомому человеку, демонстрируя свою готовность танцевать, могло бы показаться возмутительной дерзостью, но подобные правила потеряли силу. Ей было нечего терять, выступая перед зрителями, не знавшими ни ее, ни ее семью. Все они здесь были друг другу чужими, волею злой судьбы оказавшимися в одном месте.

Мужчина поднял на нее глаза и широко, ободряюще улыбнулся. По ее выходу, по позе, по тому, как она держалась, он понял, что она не раз уже танцевала на публике и справится с ведущей ролью в их паре.

Она наклонилась и прошептала ему на ухо:

– Можете повторить?

Он слушал ее, а его пальцы летали по струнам, с виртуозной ловкостью поддевая их ногтями.

Появление этой девушки рядом на миг вернуло его в прежнюю жизнь, когда обычный вроде бы вечер мог сложиться восхитительно непредсказуемым образом. Его часто приглашали играть на хуэргас , и единственное, что точно было известно заранее, так это то, что ни в чем не могло быть уверенности: каким выдастся вечер, кто сыграет лучше, как будут танцевать женщины, посетит ли собравшихся дух музыки, песни и танца, ощутят ли они дуэнде ?

Он улыбнулся ей. Мерседес и всем остальным, кто заметил выражение, мелькнувшее на его лице, показалось, будто в сумрачный день из облаков вдруг выглянуло солнце. Такие проявления теплоты стали в последнее время большой редкостью. И вот вслед за проигрышем зазвучала солеа, которую она так хотела услышать снова. Мерседес начала хлопать в ладоши, поначалу несильно, пока не почувствовала, что зрители целиком и полностью отдаются ритму и не в состоянии больше отличить биение музыки от стука своего собственного сердца. Несколько женщин стали хлопать вместе с ней, не сводя глаз с девушки, которая, появившись ниоткуда, приковала к себе всеобщее внимание. Когда их пальмас зазвучали увереннее, она начала притоптывать правой ногой, все сильнее и сильнее. Добившись мощных ударов, она мгновение помедлила, с грохотом впечатала левую ногу в пол и – начала танцевать. Плавным текучим движением поднялись над головой руки, выворачиваясь в запястьях, длинные узкие пальцы за последний месяц стали совсем тоненькими.

Впервые за долгое время люди смогли стряхнуть с себя гнетущее чувство безысходности.

Токаор своей игрой вторил ее движениям; чем дальше, тем более страстным становилось его исполнение. Сейчас он чуть не с яростью рвал ногтями струны и ударял по накладкам на деке. С этой гитарой за спиной он прошел много миль, несколько раз ронял ее по пути. Инструмент каким-то чудом почти никак не пострадал, но то, как он терзал его сейчас, наводило на мысли, что он во что бы то ни стало вознамерился живого места на нем не оставить.

Он был совершенно уверен, что крепкий сосновый корпус гитары выдержит такое обращение, и теперь использовал свой инструмент, чтобы выразить всю полноту душевной боли, которую испытывал сам и которую переживали его слушатели. Музыка эхом откликалась на их страдания.

За время танца этот незнакомый музыкант стал для Мерседес кем-то совсем другим. Два года назад, когда она впервые станцевала в куэва , они с Хавьером тоже были друг другу совсем чужими людьми. Сосредоточившись и плотно закрыв глаза, она позволила музыке перенести ее в тот вечер, и она снова всем своим существом, без остатка отдалась танцу.

После солеа , сочетающей спокойную и непоколебимую выдержанность с выражением непостижимо глубоких чувств, после повествования о мучительной боли и о высоком страдании нервы зрителей были как натянутые струны. Они понимали, что выступление не было подготовленным. Едва слышно раздавались приглушенные «Оле!», словно никому не хотелось рассеять ненароком чары.

Токаор знал, что атмосферу поможет разрядить более жизнерадостная алегриас . Он заметил, что его танцовщица понемногу расслабляется, подхватывая новый ритм и вспоминая движения. Некоторая одеревенелость в теле, которую Мерседес ощущала после всех этих недель без танцев, прошла, и сейчас она могла сгибаться и скручиваться с прежней легкостью, как и раньше, точно попадая в такт, щелкать пальцами.