Виктория Хислоп - Возвращение

Тепло церкви, полумрак и насыщенный терпкий запах свечей окутали Мерседес; она вполне могла поверить, что этой атмосферы телесного уюта хватало, чтобы сначала завлечь, а потом и удерживать тут людей. Ей тоже было бы проще простого остаться здесь сидеть, но духота стала нестерпимой, и ей пришлось выйти на воздух.

На улице было тихо. Какой-то отчаявшийся пес рылся в отбросах. Еще один ловил страницы газеты, трепыхающейся как грязная, пытающаяся взлететь птица. Они окинули Мерседес подозрительным и, ей даже на секунду показалось, жадным взглядом. Эти животные, поди, не первый день голодали. Раньше они кормились щедрыми объедками из ресторана, теперь же мусорные баки пустовали, даже костей никаких завалящих не водилось.

Теперь она с ослепительной ясностью осознала то, что понял бы любой, хоть раз испытавший непреодолимую силу взаимной любви: что ей никак нельзя возвращаться в Гранаду. Девушка помнила, как ее напутствовала мать, и знала, что та будет в числе тех, кто не осудит ее за то, что пошла дальше, прочь от родного города, а не вернулась домой. Мерседес верила, что Хавьер – ее первая и последняя любовь, и поэтому, чем бы ей это ни грозило, она просто обязана его найти. Даже сами поиски и непоколебимая вера в то, что он отыщется, облегчат боль разлуки.

Не представляя себе, куда ведут ее ноги, она шла легким, неторопливым шагом, что давало ей время на размышления. Может, она не так уж отличается от людей в церкви. Может, они чувствуют такую же уверенность. Они «знают», что Бог существует, и их вера в чудо воскрешения незыблема. У нее была своя вера: девушка знала, что Хавьер все еще жив. Пока она стояла на тротуаре, решение принялось само собой. Она направится на север, руководствуясь интуицией и единственной имевшейся у нее зацепкой: дядя Хавьера жил в Бильбао. Вероятно, ее возлюбленный там, дожидается ее.

Хотя страха она теперь почти не испытывала, женщине все-таки не стоило путешествовать одной. Мерседес понимала, что передвигаться в компании ей будет безопаснее. Альмерия кишмя кишела беженцами, и ко многим из тех, кто намеревался покинуть город, вполне можно было присоединиться. Решив навести на этот счет справки, она завязала разговор с двумя женщинами. Сами они планировали еще ненадолго задержаться, но подсказали ей семью, супружескую пару с дочерью, которая вот-вот отправится в дорогу.

– Уверена, что слышала, будто они решили не затягивать с отъездом, – сказала женщина помоложе своей сестре.

– Да, так и есть. У них родственники где-то на севере, туда они и направляются.

– Когда получим хлеб, пойдем и найдем их. Одной тебе ехать нельзя, да и они наверняка будут рады компании.

Отстояв очередь и прижимая к груди ломти хлеба, они направились к школе на окраине Альмерии, где эти две женщины, как и сотни других беженцев, устроили себе пристанище. Мерседес странно было видеть классные комнаты, где взрослые теперь превосходили числом детей и где стулья со столами были свалены в углу, а по всему полу лежали расстеленные старые одеяла. На стенах все еще висели жизнерадостные детские рисунки. Сейчас они казались неуместным напоминанием о том, как старый миропорядок перевернулся с ног на голову.

Сестры отыскали место, где оставили свои скудные пожитки. В той же самой комнате сидела еще и женщина средних лет. Создавалось впечатление, будто она штопает носок, но, присмотревшись получше, Мерседес увидела, как та пытается зашить свой туфель. Кожа была настолько мягкой и изношенной, что с ней справлялась даже обычная иголка. Женщина практически перешивала свою видавшую виды обувку заново. Без нее ей все равно дороги не было.

– Сеньора Дуарте, это Мерседес. Ей нужно на север. Может она поехать с вами?

Женщина продолжала шить. Даже глаз не подняла.

Мерседес ощупала пальцами закругленные носы своих танцевальных туфель; каждая лежала в своем кармане пальто. Иногда она забывала о них, но они всегда успокаивающе оттягивали карманы.

– Мы пока не едем, – сказала сеньора Дуарте, взглянув наконец в лицо Мерседес. – Но как соберемся, можешь поехать с нами, если хочешь.

Слова прозвучали без намека на теплоту, не говоря уже об искреннем гостеприимстве. Хотя в комнате было душно, Мерседес почувствовала, что дрожит всем телом. Она понимала, что люди могли напрочь лишиться способности сопереживать. Многие стали свидетелями ужасных зверств. Как вот и эта женщина. Глаза ее выдавали. Она перешагнула рубеж, и теперь ее мало интересовали незнакомцы, а может, даже и ее собственная семья.