Виктория Хислоп - Возвращение

Ее искренняя убежденность их окрыляла. Пока они стоят, готовые сопротивляться вот с таким вот пылом, фашистам ни за что не войти в их город. Стиснутый кулак Пассионарии резал воздух, укрепляя их в вере, что этому никогда не бывать. Многие из этих мужчин и женщин были вымотаны до предела, полны недоверия и страха, но она смогла их уверить в том, что борьбу стоило продолжать.

Сальвадор чувствовал ее магнетическую притягательность и теплый прием толпы. Ибаррури стояла слишком далеко, и он не мог прочесть ее слова по губам, но она все равно удерживала на себе все его внимание.

– Лучше умереть стоя, чем жить на коленях! – убеждала она.

Ни один мужчина, женщина или ребенок не остались равнодушными к ее призывам.

Когда она закончила свою речь, толпа разошлась.

– Умеет она воодушевить, согласны? – сказал Антонио.

– Да, – ответил Франсиско, – необыкновенная женщина. Она и в самом деле заставляет поверить в то, что мы можем победить.

– И она права, – проговорил Антонио. – И об этом никак нельзя забывать.

Несколько дней Мерседес слонялась как неприкаянная по улицам Альмерии. Теперь в этом городе она осталась совсем одна. Время от времени перед ней мелькало полузнакомое лицо, но это все были те, кого она видела в колонне по пути из Малаги. Они не были ей друзьями, просто такие же люди, как она, оказавшиеся не в том месте, все еще держащиеся на ногах, которые они с трудом таскали от одной очереди к другой.

У семейных не было другого выбора, кроме как осесть в Альмерии: найти силы на то, чтобы перебраться еще в какой-то город, было за гранью возможного. Мерседес же меньше всего хотелось здесь оставаться. Она находилась на улице, где околачивалось много других беженцев, чужих как друг другу, так и этому городу. Девушка и представить себе не могла, чтобы здесь задержаться. Это единственное, что она знала точно.

Итак, перед ней стоял выбор. Проще всего было бы вернуться домой, в Гранаду. Она сильно переживала за мать и испытывала растущее чувство вины за то, что находится не там, с ней. Еще она скучала по Антонио, знала, что брат сделает все от него зависящее, чтобы утешить мать. Может статься, и отца уже отпустили. Как жаль, что у нее не было никакой возможности это узнать!

Она безумно тосковала по их кафе и по уютной квартирке над ним, где родной была каждая темная ступенька, каждый подоконник. Мерседес позволила себе роскошь ненадолго окунуться в воспоминания о том, что было так мило ее сердцу дома: неуловимый сладковатый запах матери, тусклый свет, заливающий лестницу слабым желтым сиянием, мускусный дух ее спальни, толстый слой коричневой краски на дверях и оконных рамах, своя старенькая деревянная кровать, накрытая плотным одеялом зеленой шерсти, которое дарило ей тепло, сколько она себя помнила. Ее накрыла волна острой тоски. Все эти отрадные мелочи казались такими далекими в этом чужом разрушенном месте. Быть может, именно такие пустяки имели в жизни наиглавнейшее значение.

Потом она задумалась о Хавьере. Вспомнила, как увидела его в первый раз и как вся ее жизнь перевернулась в то мгновение. Ей так живо вспомнился тот миг, когда он оторвал взгляд от своей гитары и пристально посмотрел из всех именно на нее своими ясными, обрамленными темными ресницами глазами. Он не видел ее тогда, но она помнила, как подействовал на нее его взгляд. Казалось, его глаза излучали жар, и она плавилась в нем. После ее первого танца для Хавьера их последующие встречи походили на камешки, по которым можно перебраться через реку на другой берег, туда, где они уже никогда не расстанутся. Их желание быть вместе было взаимным, страстным и всепоглощающим. Разлука с Хавьером ощущалась как тупая ноющая боль, которая никогда не отступит. Как болезнь.

В один из дней, спустя примерно неделю после гибели Мануэлы, внимание Мерседес привлек неброский церковный портал, располагающийся через дорогу. Может, Дева Мария направит ее по верному пути?

За видавшими виды дверями открывался вид на внутреннее убранство, исполненное барочного великолепия, но не это удивило ее, поскольку у многих церквей имелись почти незаметные входы с боковых улочек, умело прячущие за собой грандиозное нутро. Что действительно поразило ее, так это скопление людей внутри. И не сказать, что они пришли сюда в поисках безопасного укрытия. В эти смутные времена ни одно церковное строение не могло рассчитывать на защиту высших сил. В Божьих домах находиться было не безопаснее, чем где бы то ни было еще: их тоже либо обстреливали с воздуха националисты, либо сжигали дотла сторонники Республики. Проходы и нефы были теперь открыты всем ветрам, а на кафедре и хорах гнездились птицы.