Виктория Хислоп - Возвращение

Франсиско во сне беспрестанно кашлял, но это никого не тревожило. В половине пятого Антонио, скрутив сигарету, лежал в темноте, наблюдая, как завитки дыма растворяются во влажном воздухе. Спящих разбудило звяканье жестяных кружек да слабый, едва ощутимый аромат, напоминающий кофейный. Шеи их затекли, под ложечкой сосало от голода; не отдохнув ни душой, ни телом, ополченцы разминали члены. Кто-то вставал и направлялся в ближайшие кусты справить нужду. Самое паршивое время: блеклый рассвет, колючий морозец, который продержится до полудня, и понимание того, что впереди их ждет еще один голодный и утомительный день. Лишь позже, когда их тела согрелись в тесноте грузовика, они воспряли духом и снова затянули свои песни.

Антонио с друзьями уже продвинулись далеко на север, когда для Мерседес начался второй день ее пешего похода в колонне с беженцами из Малаги. Хотя люди шли в основной своей массе молча, время от времени раздавался истошный крик матери, ищущей ребенка. В такой большой толпе потеряться было нетрудно, и несколько детей брели как неприкаянные, их лица блестели от соплей, слез и испуга. Детские мучения всегда брали Мерседес за живое, и она еще крепче хватала Хави за руку. Лишние страдания были никому не нужны, потому прикладывались все усилия, чтобы соединить тех, кто разлучился.

Хотя по большей части люди продолжали идти и ночью, усталость и голод все-таки вынуждали некоторых хотя бы часок отдохнуть. Вдоль обочины по всей дороге тянулись маленькие холмики: сбившись потеснее и накрывшись одеялом для тепла и защиты, семьи при помощи матрасов, которые тащили еще из дому, сооружали для себя что-то вроде шатров, эдаких домиков в миниатюре.

Ночной холод составлял противоположность нежданным полуденным проблескам палящего солнца. Ощущение тепла никогда не задерживалось, но дети хотя бы недолго могли побегать с голыми руками, словно оказавшись на летнем пикнике.

В авангарде процессии шли в основном женщины, дети и старики; к ним и прибилась Мерседес. Они первыми покинули Малагу в отчаянной попытке скрыться от захватчиков родного города. Ближе к концу процессии плелись выжившие мужчины и обессилевшие, потерпевшие поражение ополченцы, которые оставались в городе, чтобы дать последний отпор. Даже если бы они шли день и ночь, переход до Альмерии занял бы дней пять, а у старых, больных и раненых и того больше.

В самом начале исхода в колонне были еще и немногочисленные легковые машины с грузовиками, но теперь почти все они оказались брошенными вдоль дороги. Там же валялся раскиданный кое-как скарб. Пожитки, которые наспех вытаскивали из кухонных шкафов, чтобы захватить с собой в новую жизнь, теперь усеивали обочины. Обнаруживались там и другие, довольно неожиданные вещи: швейная машинка; богато украшенная, но битая обеденная тарелка; большие фамильные часы, теперь брошенные и никуда не годные, так же как и надежды, с которыми их выносили из домов.

Первую половину пути в колонне были еще и ослы, тяжело груженные постельным бельем, ведрами и даже мебелью, но большинство из них рано или поздно не выдерживали веса своей ноши, и тела мертвых животных в сточных канавах стали обычным зрелищем. Поначалу редкие мухи слетались только к их глазам, но стоило на трупах появиться первым следам разложения, как насекомые начинали вокруг них кружить целым роем.

Хотя в основном люди двигались в тишине, которую нарушали лишь звуки их собственных шагов и тихое бряцание скарба, время от времени Мерседес рассказывала Хави историю. Большую часть дня она несла его на плечах, и они оба посасывали найденный в полях сахарный тростник. Еда закончилась, и теперь это был единственный доступный им способ пополнить силы; когда же усталость окончательно брала над ними верх, они могли прикорнуть ненадолго на обочине.

Как-то раз Мерседес заметила раскрытый посреди дороги сундук, из которого вывалилось все содержимое. Несколько носильных вещей унесло ветром к соседним кустам, где они и застряли в колючках: ослепительно-белое платье для первого причастия, вышитая детская сорочка, свадебная мантилья. Распяленные по кусту наряды, словно рекламные афиши, дразнили всех, кто их видел, напоминанием о временах, когда эти вещи в последний раз надевались, о мирной жизни, в которой было место и свадьбам, и крестинам. Всех, кто проходил мимо, посещала одна и та же мысль: какой давно забытой роскошью кажутся теперь все эти обрядовые церемонии!