Виктор Казько - Бунт невостребованного праха

- Просто, отец, просто. Спутник летает, орбитальная станция летает в космосе. И к ней туда, в космос, летают корабли и причаливают как к пристани. Вот и трубы брать и отправлять туда и там сваривать, пока они всю Землю не опояшут. Поверь мне...

- Верю, ты не космонавт...

- Да нет же, отец, нет, я инженер.

- Может, ты и инженер...

Германн сполз с купины и принялся яростно рвать руками, корчевать ногами оплывшую ее траву, чистя до тверди. Отец некоторое время молча наблюдал за ним, а потом стал помогать. Вдвоем они освободили болотную кочку не только от травы, но даже от молодой поросли лозы и старых корней той лозы. На вызволенном торфя­но-глиняном пятачке земли Германн вычерчивал схемы своего сокровенного тайного изобретения. Закончив одну, ровнял, утаптывал землю, принимался чертить другую, при этом не умолкал, объяснял, рассказывал отцу, как и что будет.

- Понимаешь, пояс Земли - это только начало. Че­ловечество вынесет туда все вредные свои производства. Будет поставлять только сырье, а назад конвейером гнать готовую продукцию. Оттуда будут стартовать в далекие космос гигантские корабли. Космос станет доступен человеку. И это задача всей планеты, всего человечества. Оно не будет больше тратить деньги на войны, объединится единой целью. И настанет день, когда Земля одряхлеет, когда ей будет угрожать полная уже гибель, разрушение. И с этого пояса ее можно будет взять на буксир, снять с вечной ее орбиты и, как Ноев ковчег, отправить в плаванье в новые миры, к звездам, откуд нас уже рассматривают и ищут. Земля станет новой зведой...

- Голова, - сказал отец, когда Германн иссяк, - го­лова. Сам придумал?

- Сам, - скромно и честно признался Германн.

- Жалко, бутылка пустая...

Германн не рассердился. Он устал. Очень устал. В этой ночи среди омедненного лунным светом сенокоса вып­леснулось все, чем он жил последнее время, чем заказал себе жить дальше. Кроме того, он уловил в голосе отца искреннее сожаление о том, что кончилась бутылка. Толь­ко это. И этого ему было достаточно. Так некогда он сам и два его друга сожалели о том, что вот только пришла в голову хорошая мысль, стоящая идея, а выпить больше нечего.

- Жалко, что твой отец был простой пастух, - про­должал меж тем старик. - Он бы порадовался...

- Как - пастух? - медленно возвращался со звезд на землю Германн.

- Не стыдись своего отца, Макриян. Он был хоро­ший пастух. А хороший пастух - это и раньше была редкость. Ты открыл мне свою душу. А я вот не хотел открываться тебе до конца. Разбередили мне душу твои звезды. Расскажу все и я тебе...

Отец помолчал, видимо, собираясь с духом. И Гер­манн почувствовал, что сейчас ему предстоит услышать главное и наверняка не менее страшное, чем уже услы­шанное.

- Я немного знал твоего отца. Он был не из нашей деревни. Из нашей деревни взял себе жонку перед самой уже войной. Женился - и на фронт. Вернулся, как и я сейчас, без левой руки. Правую ему немец сохранил, что­бы пугу держать. Мы со своей Валей долго судили и ря­дили, как быть. Для всех в деревне ты был нашим сыном. Но он же тоже тебе родной отец. И грешно было не ска­зать ему все, как есть, и прикипели мы уже к тебе, как рубить по-живому? И все же решились мы ему признаться. Ты уже ходил, поздновато, но пошел, стал на ноги. Со­брали мы тебя, приобули, приодели. И так, чтобы к ве­черу, когда пригонят уже коров, попасть к нему, выпра­вились в дорогу. Пришли, а там уже другие гости. Ночные и незваные, как и мы... Мы в хату, а они его - из хаты. Но в хату и мы вошли. Это чтобы ты с ним попрощался. И ты знаешь, он признал тебя, признал. И ты к нему пригорнулся... Не помнишь?

- Не помню - признался Германн - Я после начи­наю только что-то вспоминать, когда мы ночью, наверно, возвращались назад. Шли лесом. И сова все время кричала в лесу, как дети плакали. И ветер такой нехоро­ший, все низом и низом. И ты нес меня на руках.

- Так было, - сказал отец, - ветер, и совы, и я нес тебя на руках. И Валя то плакала, то смеялась. Прости ей, Боже... Зашли мы все трое в хату. Поставил я тебя посре­ди комнаты. Ты стоишь, и все оглядываешься. И я вижу по лицу законного отца твоего, что-то он начинает по­нимать, догадываться. А тут один из этих ночных гостей наганом по столу:

- Что за люди? Почему посторонние?

И снова наганом со всего маху по столу. Ты как стоял посреди комнаты, так и обмочился. Закапало так, зака­пало у тебя со штоников на пол. А отец твой законный еще сказал:

- Ну и Макриян же ты...

Хотел к тебе подойти, и ты шажок к нему сделал. Только не дали вам соединиться. Отца за руки схватили, а ты ко мне кинулся и за шею обнял, и тоненько так заплакал, будто собачка заскулила. Но и поплакать тебе в отцовс­кой хате не дали. Выгнали вон. Отец еще от стола пома­хал тебе рукой и сказал: