Анатолий Луцков - Африканский связной

Товарищ Шатунов, высокий и крепкий, с выражением неуступчивой твердости на широком и угловатом лице, стоял рядом с послом и слушал его с презрительным невниманием. Видимо, тот произносил свои обычные льстивые словеса, наивно пытаясь подточить с их помощью холодноватую сдержанность гостя.

Там, где стоял Вьюгин, находились и белорубашечники из свиты Шатунова, которые вполголоса обменивались короткими репликами, почти непонятными для непосвященных, они напоминали верхушку ледяной горы в глубоком океане, скрывавшем ее истинные размеры.

— Был сигнал, — загадочно говорил один. — Надо реагировать.

— Но как? — тихо вопрошал его коллега. — Ты же знаешь, что такие вопросы решаются только на уровне Федора Анатольевича.

— А сейчас, — включался в разговор третий, — есть ли хоть какое-нибудь движение? Ну, скажем, уже дали ход заявлению?

Первый говорящий посмотрел на остальных двоих со снисходительным превосходством.

— С такой бездарной аргументацией, как у нас, господа, выходить на самого Федора Анатольевича просто смехотворно. Провальная миссия.

Вьюгин видел издалека, что послу Сапармамедову, видимо, удалось нащупать слабое место в обороне гостя и он проломил там небольшую брешь. Шатунов разжал губы, изобразив полуулыбку и, судя по всему, начальственно пошутил. Те из белых рубашек, которые ближе всех стояли к его персоне, тут же стали оборачивать головы друг к другу, наглядно демонстрируя свою способность оценить шатуновскую шутку.

Потом, как по команде, воцарилась торжественная тишина. Товарищ Шатунов начал свое выступление.

Вьюгин знал за собой весьма пагубную, учитывая всеобщую идеологизированность жизни своей страны, слабость. Все официальные выступления, доклады и обязательные лекции оказывали на него такое отчетливо снотворное воздействие (еще со времен военной службы, где он нагло засыпал на политзанятиях), что он боялся клюнуть носом и здесь. И начало выступления товарища Шатунова эту угрозу с грубой откровеностью подтвердило:

— В соответствии с ленинской внешне-экономической политикой, — пророкотал он, — последовательно осуществляемой КПСС и Советским государством, экономическое и техническое сотрудничество СССР со странами Африки получило широкое развитие.

Вьюгин решил держаться из последних сил, памятуя, что никак не должен опозориться, да еще подвести и шефа, впав в почти преступную в этой ситуации дрему. Он непременно должен дождаться обмена мнениями, пусть и строго дозированного, которое произойдет в конце. Возможно, выступит и советник посольства Кницын, если не побоится это сделать. Ляхов в разговоре как-то назвал его с теплой иронией “наш броненосец “Потемкин”.

А Шатунов продолжал говорить о неоколониализме, при котором продолжается нещадная эксплуатация трудящихся Африки, об империализме США, об израильском агрессивном сионизме и о китайском гегемонизме. И когда он дошел до выбора пути экономического развития Африки, разговор о какой бы то ни было альтернативе был просто неуместен — только национализация всей экономики, когда все предприятия, большие и маленькие окажутся в руках государства, которое и будет стоять на страже интересов трудового люда.

Шатунов, разумеется, делал доклад “по бумажке”, время от времени позволяя себе небольшие отступления, которые отличались менее казенно-наукообразной, зато более энергичной лексикой. Доклад же был, несомненно, сочинен вот этими резвыми молодыми людьми с быстрыми и внимательными взглядами, которые и составляли его окружение. Далее Шатунов воспел хвалу госсектору в экономике и стал даже обосновывать ее плановость.

— Анализ и обобщение практики хозяйственного планирования в развивающихся странах представляет важное направление в создании марксистско-ленинской теории планируемой экономики…

Вьюгин затосковал. При пытке словами, конечно, не умрешь от болевого шока, но подвергаться ей снова никак не захочется.

А потом, наконец, началось обсуждение и после пары вялых выступлений с выражением полной поддержки товарища Шатунова, с места поднялся Кницын, сумрачным выражением лица немного напоминавший Косыгина, и сразу сказал такое, что в свите работника аппарата ЦК вызвало нервное замешательство. Конечно, слова Кницына были расценены всеми как некая святотатственная нелепость, а посол Сапармамедов, видимо, вообще плохо понимая, о чем идет речь, на всякий случай благожелательно улыбался вначале и в сторону гостя, и в сторону своего советника.