Тадеуш Новак - А как будешь королем, а как будешь палачом. Пророк

— Почему ты не охотился сегодня?

— Не на кого было.

— Как это — не на кого? Неужто не видел?

— Что-то не заметил.

— Поглядел бы на меня.

— А я глядел, глядел, голубка.

— Как на девушку небось.

— А как еще на тебя смотреть прикажешь?

— Как на тех, что украдкой в костел заходят.

Я подумал, что Матильда шутит, по своему обыкновению насмехается надо мною. Опрокинул ее на спину, и покатились мы с ней по траве, по хрустящим газетам — аж до обглоданной козами березовой рощи. На минутку она оттаяла и, как вчера, как позавчера, не помня себя, целовала меня, миловала, губами исходила всего — от корней волос до кончиков пальцев. Но когда я попытался расстегнуть ей блузку, затащить поглубже в лесок, что было силы от себя оттолкнула.

— Я не шутила, милый. Почему ты не стал на меня охотиться? Неужели не видел, как я проскальзываю тайком в калитку, крадусь вдоль стены, возле каждой исповедальни преклоняю колени, лежу, распростершись, перед алтарем и молюсь, молюсь жарко, до испарины, покуда слова не рассыплются в прах и не одеревенеют губы? Ох, Ендрусь, почему ты не подошел ко мне сегодня, вчера, позавчера, не спросил ни о чем? Я б не стала, как они, убегать, не падала б на колени, не скулила собакой. Я бы тебя затащила в исповедальню, втолкнула внутрь, чтобы покаяться перед тобой во всем, что меня мучит. Ты такой деревенски чистый, по-коровьи, по-луговому невинный, маленький мой ксендз новопосвященный, новопомазанный, словно под венец ведомый на первое богослужение. Положил бы ты мне на голову руки, поцеловал в лоб, в незрячие глаза, чтоб изгнать из них все виденья.

— Что ж, я могу и поохотиться за тобой, и исповедать.

— Поохоться, печаль моя весенняя. Исповедуй. Прямо сейчас. Прямо здесь, любимый.

— Но ведь это не костел.

— Для меня костел, замусоренный, повседневный. Исповедуй меня в этом костеле.

— Украла?

— Да ты что, ясное дело, украла.

— Спала с кем попало во грязи, ради телесной услады?

— А как же иначе.

— Изменила, быть может, тоже?

— Не болтай чепуху, конечно, изменила. Как другие, как всякая баба. Если не на деле, то хотя бы в мыслях.

— Убила? Надеюсь, не скажешь, что убила?

— Задушила, убила, разрубила на куски этими самыми руками. Первый раз, когда мне было семь лет. Отец принес чижика в клетке — дочке в подарок, чтобы пел перед первым причастием, напоминал о небе. Чижик целыми часами свистел, чирикал, перепрыгивал с колышка на колышек, напоминая о лесистых предгорьях. Я добралась до него, подставив стремянку, вытащила из клетки и задушила. Плакала, ревела, словно с меня сдирали кожу, а сама все сжимала кулачок, пока он не перестал чирикать, шевелиться, пока весь до единого перышка не замер. И, обозлясь, что это пернатое, теперь недвижное, мокрое от слез, ничего больше не поет, не стучит ножкой, не разевает клюва, разрезала его портновскими ножницами на части и выбросила в унитаз. Опухшая от слез, обалдевшая, спустила воду, а когда в ванной стало тихо, упала на колени и молилась, молилась, пока не пришли папа с мамой.

Спустя несколько лет я убила хомяка, задушила так же, как чижика. Выманила листиком салата на середину комнаты из выстланной шарфиком корзинки. А когда он сидел на задних лапках на турецком ковре посреди единственного в тот день островка солнечного света, сжала руки. Плакала, заходилась от плача и душила это попискивающее существо, пока оно не замерло, не распрямило кривых лапок с мышиными коготками, не затихло. Задушив, разрубила кухонным ножом, которым у нас рубили мясо, завернула в газету, в страницу с некрологами, с объявлениями о панихидах, и бросила в мусорный ящик.

В прошлом году я задушила шелковым шнуром от халата свою собаку. Купленную мне несколько лет назад таксу, выкормленную из соски, избалованную всеми в доме. Согнала ее хитростью с соломенной подстилки, выманила из собачьего сна о мозговой кости, кормила шоколадными конфетами, пока она не вскочила мне на колени. Тогда я зажала ее между бедер и душила, дюйм за дюймом, миллиметр за миллиметром, пока она не перестала скулить, метаться, сучить лапами, пока ее выпученные глаза не заволоклись туманом. Задушив, обсыпала цветами, побрызгала духами, завернула в вышитую скатерть, отнесла на реку, привязала камень и кинула в коду. А месяц назад, перед тем, как познакомилась с тобой…

— Что месяц назад?

— Месяц назад, миленький, ровно месяц назад я сделала то же самое (ох, не убегай, Ендрусь, не бойся), хотела то же самое сделать со своим женихом. Но он вырвался из моих рук, убежал, как ты сейчас, и больше не появлялся ни в нашем доме, ни в одном из тех костелов, где мы с ним каждый день сидели, охотились, глядели на свадебные кортежи, подвенечные платья, венки, охапки белых цветов, срезанных ножницами, секатором, в руках у невесты.