Тони Моррисон - Любовь [litres]

«Куда теперь?» – думала Кристин, бредя по улице. Накануне ее грубо вышвырнули из ее (его!) квартиры, впустив туда ровно на две минуты, чтобы она забрала свою сумочку. Было сказано: одежду из помещения не выносить, но ей хотя бы позволили взять кое-какое нижнее белье и косметичку, где лежали серебряная ложка и кольца с бриллиантами, – о чем нанятые адвокатом головорезы не ведали. Помимо колец, которые она не сдала бы в ломбард, даже если бы ей грозила голодная смерть, там лежала недавно аннулированная кредитка «Мастеркард», семь долларов бумажками и мелочь. Она чувствовала себя такой одинокой – словно маленькая девочка, молча глядящая, как волны прибоя обгладывают выстроенный ею на песке замок. Никто из ее близких подруг не рискнул бы вызвать неудовольствие доктора Рио, а не очень близкие тихо посмеивались над ее крахом. И она отправилась в заведение Манилы и уговорила ее впустить к себе. Только на несколько дней. Забесплатно. Это была авантюрная и даже наглая просьба, потому что у Манилы был не бордель, как некоторые ханжи называли ее пансион. Она просто сдавала комнаты нуждающимся женщинам. Брошенным, отчаявшимся, переживающим трудный период в жизни. И Маниле не было дела до того, что эти женщины регулярно приводили к себе гостей или переживали «трудный период» в течение многих лет.

В 1947 году Кристин вполне соответствовала всем этим критериям. И водитель автобуса, направивший ее в дом номер 187 на Секонд-стрит – «рядом со стекольным заводом, ищи розовую дверь», – то ли этого не понял, то ли, наоборот, очень хорошо понял. Она спросила у него, не сдает ли тут кто поблизости меблированные комнаты, и он дал ей адрес Манилы. При всей разнице между ее белыми перчатками, изящной шляпкой, скромным жемчужным ожерельем и безупречным белым воротничком и нарядами девочек Манилы, ее отчаяние было под стать их отчаянию. Когда она, выйдя из такси в половине десятого утра, впервые увидела этот дом, он показался ей идеальным. Тишина. Чистота. Манила улыбнулась при виде четырех чемоданов и просто сказала: «Ну, входи». Она сообщила о расценках, правилах проживания и о политике пансиона в отношении визитеров. Только к обеду Кристин догадалась, что под «визитерами» подразумевалась клиентура девочек.

Она даже удивилась, как мало ее шокировало все происходящее. Она планировала найти работу секретаря или, еще лучше, какую-нибудь высокооплачиваемую по послевоенным меркам работу на фабрике. Не успев забыть запоздалого банкета в честь ее шестнадцатилетия и окончания школы Мэйпл-Вэлли, она после долгих скитаний очутилась в месте, которое ее мама назвала бы «вонючим борделем» (она так выражалась, когда восклицала: «Он что, хочет превратить это место в…?»). Кристин только нервно рассмеялась. Это территория Красотки, подумала она, вспомнив женщину со шрамом, которая однажды встретилась ей на берегу. Девочки стайкой прошествовали из столовой в гостиную, где сидела Кристин, и, рассмотрев ее одежду, стали переговариваться между собой, но не с ней. Это напомнило, как ее приняли в Мэйпл-Вэлли: сначала равнодушный, но тщательный осмотр, потом осторожные, слегка враждебные вопросы. Когда девочки Манилы вступили с ней в беседу: «Ты откуда? Симпатичная шляпка! Классные туфли! И где ж ты такие купила? Шикарные волосы!» – сходство стало еще больше. Самые молоденькие пустились обсуждать свою внешность и парней, те, что постарше, делились язвительными советами на обе темы. Как и в Мэйпл-Вэлли, все тут играли роли, а матрона руководила спектаклем. Она побывала везде, не пропустила ничего. Школа Мэйпл-Вэлли, отель Коузи, бордель Манилы – все три заведения были пропитаны нескрываемой сексуальностью и скрытой неприязнью, во всех трех приветствовалась изоляция от внешнего мира, и во всех трех статус определялся деньгами. И все три были созданы с учетом насущных потребностей мужчин. На второе бегство, спровоцированное внезапно возникшими опасностями в домашней жизни, Кристин сподвигла мечта о личном пространстве, о независимости. Ей хотелось самой диктовать правила, самой выбирать себе друзей, самой зарабатывать и распоряжаться своими деньгами. Только из-за этого, как ей думалось, она никогда не останется у Манилы, но разве можно знать заранее свое будущее, ведь цветной девушке с образованием в 1940-е годы было некуда податься, кроме как замуж, это же ясно как божий день – вот что внушал ей Эрни Холдер той ночью. Прощай, независимость! Прощай, личное пространство! И он забрал ее оттуда и ввел в жизнь, организованную совсем иначе: где личное пространство было минимальным, где все подчинялось чужим правилам и где выбора у нее не оставалось никакого, – в огромное, безраздельно мужское сообщество.