Сергей Докучаев - О всех, забывших радость свою

— Тань, дай мне промывки, бинты и зажим. Сейчас потерпи немного. Будет больно. Глубокий вдох.

Я вдохнул, а реаниматолог вытащил первую трубку между ребер. На секунду потемнело в глазах, но потом сразу ощутимо стало легче дышать.

— Ну, вот и славно, — сказал он, вытащив вторую трубку и зажав ранку бинтом. — Все, отдыхай. Утром тебе обработают шов, потом снимут провода и повезут на биопсию в другой корпус.

— Спасибо, доктор.

— Не за что.

Он ушел, а Таня подошла ко мне и поправила одеяло и подушку.

— Ты молодец, — сказала она. — Я вот хоть и работаю в реанимации, а крови и уколов боюсь до сих пор. Очень слабый болевой порог, плюс еще гемофилия с детства. Один раз разбила тарелку и порезалась о край. Пришлось скорую вызывать.

— А как же ты в медицину пошла, где скальпели, банки, шприцы? Не боишься?

— Боюсь. Еще как боюсь. Я трусливая, но давно для себя решила, что со своими страхами буду бороться. Надеваю несколько перчаток на руки. Стараюсь делать все очень аккуратно. Пока что трагедии не случилось. Ладно, пойду я схожу, анализы отнесу.

— Хорошо, давай. Спасибо.

Сейчас я делил свою жизнь не на годы, а на минуты и секунды. Пару минут счастья видеть улыбку Тани и ощущать ее нежные холодные руки, пару десятков секунд без боли, и вот уже целая минута хорошего настроения набирается. Целую минуту жить без боли, без страха в ту же секунду умереть. Думаете, это мало? Это целая вечность, поверьте. Только на границе между сном и реальностью я начал остро и тонко чувствовать, что такое жизнь.

В нашем отделении, оказывается, тоже была своя операционная для ангиопластики с рентгеновским аппаратом, где могли взять пробу из сердца, но несколько лет назад случился пожар, и аппарат сильно пострадал. Починить его пытались, и даже какое-то время он вновь работал, но потом окончательно сломался.

По словам Игоря Олеговича, готовившего меня к перевозке, новый аппарат стоил огромных денег. В наших реалиях о нем можно было только мечтать. Вот медсестрам и приходилось возить пациентов на обследования в другой корпус в дождь, в снег, град, под испепеляющей жарой. Это никого не волновало, кроме самих медсестер, которые натерли себе мозоли на руках, толкая каталку туда и обратно и проклиная все на свете, включая самих пациентов, на которых напрямую отражались эти недовольства.

Но сегодня утром, когда меня вывезли на улицу, мне показалось, что я попал в рай. Голубое яркое небо ослепляло, а морозец прихватывал щеки и нос. Это было непередаваемо. Каталку трясло на заледеневшей дороге, покрытой рытвинами и мелкими ямками, но я не обращал внимания на боль, которая отдавалась во все тело и на ругань тех, кто меня вез. Я снова почувствовал себя живым, вновь смог вдохнуть такой родной городской воздух с примесями бензина и гари.

Меня оставили на каталке в коридоре, придвинув к стене. Сестры отдали в операционный блок историю болезни и ушли. Мимо проходили врачи, пациенты — кто с перевязанной головой, кто с рукой, кто просто с испуганным видом, и никому не было дела до меня. Лежи, мол, парень, спокойно и не дергайся. Так прошло, по моим ощущениям, минут десять, после чего открылась железная дверь, вышли две женщины в синих халатах и чепчиках и аккуратно завезли каталку со мной внутрь операционного блока.

— Давай, перелезай на кушетку, только не спеши, — сказала одна из них, сняв одеяло.

Я ощупал левой рукой кушетку и медленно, нога за ногой, рука за рукой, переполз на неширокую кушетку. Тут же на меня, как на жука муравьи, накинулись эти молодые красивые женщины. Я не мог особо разглядеть их красоту, но после десятидневного заключения в реанимации все женщины казались мне неописуемыми красавицами. Они подключали мне датчики пульса и ритма сердца, надевали кислородную маску, манжету для измерения давления, а лежал, и мне было просто приятно слышать их голоса. Женские милые голоса.

Для них эта работа была такой рутиной, что, делая ее, они обсуждали, кто кого с кем застал в подсобке в ночную смену, кто где купил новую юбку, на сколько собирается повысить зарплату, а я просто лежал голый и все это слушал. Они начали обрабатывать мою область шеи раствором йода. Стало еще холодней. Мало того, что было страшно, так еще и зябко.

— Чего дрожишь, как суслик? — спросила одна из них. — Холодно?

— И холодно, и немного страшно, — ответил я сквозь кислородную маску.

— Ничего, сейчас накрою, станет теплей. Не бойся.

— Спасибо.