Сергей Докучаев - О всех, забывших радость свою

После рисовой каши с кусочком сыра и ста миллилитрами горячего шиповника на завтрак ко мне пришла целая делегация врачей.

— Профессор Агаров, — представился один, самый старший среди них. — Ну, как себя чувствуем?

Остальные попрятались за его широкой спиной, держа наготове блокноты и листы с графиками.

— Нормально, вроде бы, — ответил я, даже не зная, как себя вести. Решил просто лежать со страдальческим видом.

Он похлопал меня по плечу и посмотрел на приборы.

— Есть какие-нибудь сейчас трудности? — спросил он коллег, не отрывая взгляда от мониторов.

Из-за спины появился Игорь Олегович:

— Калий падал, что дало тахикардию небольшую. Креатинин снова был вчера высоким. Почки плохо работают. Диализ делать пока не стали. Решили раствором промыть. Сегодня утром уже лучше. Еще лейкоциты повышенные, около двенадцати, сохраняется риск тромбообразования, колем фрагмин, а в целом стало лучше намного.

— Хорошо… — задумчиво пробубнил профессор. — Сегодня еще пускай полежит, завтра везите на биопсию, а потом сразу в отделение переводите. В реанимации, думаю, больше надобности нет. Там он быстрей на поправку пойдет.

— Хорошо, профессор, так и сделаем.

— Максим, ты не переживай. Сердце мы хорошее тебе поставили. После трансплантации живут долго. И пятнадцать, и двадцать, и тридцать лет. Так что все будет хорошо. Конечно, с тобой пришлось попотеть, уж больно ты на покой хотел, но мы тут с коллегами посовещались и решили, чтобы ты жил. У меня внук такого же возраста, как и ты, поэтому я понимаю ситуацию. Сделали все, что могли, и даже больше. Теперь дело за тобой нас радовать.

— Спасибо, профессор, — сказал я, и слезы вновь накатились на глаза.

— Отдыхай.

Они подошли к бабушке Клавдии.

— Ну, а тут как у нас дела? В себя приходила?

— Нет. Стонет иногда. Дела в целом никакие. Мы были уверены, что она до утра не дотянет. Внук уже в пятый раз звонил, спрашивал, что и как. Ждет, видимо, не дождется.

— Давайте, попробуем сделать ей бронхоскопию. Посмотрим, что там творится с легкими. Заодно и гастроскопию тоже. Позвоните в отделение и подайте на сегодня заявки. Уколы давайте снижать. Хватит спать. Пора выводить ее из анабиоза.

— Хорошо, профессор.

— Ага, действуйте и, если что, мне докладывать. Я так просто своих пациентов не отпускаю в мир иной. Мы еще поборемся.

— Думаете, у нее еще есть шансы? — спросила девушка-интерн.

— Кто это спросил?

— Я, — выйдя из толпы врачей, ответила девушка.

— Как звать?

— Виктория.

— Виктория, тут только я решаю, у кого есть шансы, а у кого их нет. Елена Николаевна! Хм…. Вон видишь того молодого парня?

Все посмотрели в мою сторону.

— Да, вижу, профессор.

— Все говорили, что у него нет шансов. Даже его жена поинтересовалась про шансы мужа, когда мы еле до нее дозвонились. Но как видишь, Максим лежит живой и почти здоровый. Скоро ходить будет, может еще за тобой, красавицей, приударит.

Все загоготали в одном порыве.

— Ладно, коллеги, пора работать. Дел много.

Все ушли. Сначала профессор, а за ним и все остальные.

«Да, обнадежил, — сказал я про себя. — И пятнадцать, и двадцать, и тридцать лет. Маме моей такое скажите, она упадет в обморок. А Катя, значит, про меня знает. Ну да… Она в том подвале говорила, что ей звонили».

Зашла медсестра Таня.

— Давай-ка мы тебя сейчас немного протрем и помажем твои раны. Профессор разрешил тебя поднять и поставить на ноги.

— На ноги? А провода как же?

— Ничего, не оторвутся.

Она позвала вторую медсестру. Рыженькую и маленькую. Звали ее Настя.

— Ну-ка, давай приподнимайся.

Таня взяла меня за голову и плечи, а Настя придерживала десятки проводов и трубок. Все сразу запищало.

— Что это?

— Ничего страшного. Датчики реагируют.

Я сидел. Впервые за семь или сколько там дней, я сидел.

— Ну как себя чувствуешь?

— Голова кружится.

— Будет кружиться. Что ты хотел. Давай теперь встанем аккуратно на ноги. Сначала правую скидывай вниз, потом левую.

Я посмотрел на бабушку Клавдию и подумал, что вот и моя пришла очередь попытаться вернуться в жизнь, а нет, так тоже уколют и засну.

Таня сняла простынь, оголив меня, и держа аккуратно за руки, помогла встать. Я посмотрел на себя сверху вниз. Зрелище было жалкое. Шов простирался от груди до пупка, подобно старым забытым рельсам на заводе, где работал отец.

Шов был грубый и неровный. Странно, но даже здесь, в реанимации, после пересадки сердца, мне было немного стыдно, вот так стоять, в чем мать родила, перед довольно симпатичными девушками.