Ольга Птицева - Тожесть. Сборник рассказов

Но помнишь, чем мы занимались весной? Правильно, ничем. Ходили по протоптанным тропам. Ты на работу и с работы. Я от дивана к окну, от окна к дивану. Если спросить меня сейчас, как прошел мой апрель, например, я не вспомню. Дни смазались, превратились в один бесконечный, где я вначале долго жду тебя, а когда ты приходишь, так боюсь встречи, что делают вид, будто сплю, пока на самом деле не засыпаю.

Еще в апреле, кажется, у меня сломался телефон. Да. Сломался. Я задремала в ванной, и он выскользнул. Помню, проснулась, когда он булькнул на самое дно, и я решила, что меня сейчас обязательно ударит током. Вот же глупость, да? Дальше еще глупее. Я же его вытащила и попробовала гуглить, ударит током или нет, представляешь? Нет, ты можешь поверить, что в моей голове была такая каша? В апреле уже была каша, Жек. Вязкая, дурацкая, с комками и застывшим маслом на поверхности.

Это потом я поняла наконец, что со мной. Все эти замедленности, все эти слезы, неясности, непонятности, эти мои выпадения из дня — вроде только проснулась, а уже вечер. Но тогда я просто сидела в холодной воде и пыталась запустить браузер, узнать, не ударит ли током. И думала, вдруг все-таки ударит? Вот бы ударило. Не ударило.

Ничего не произошло. Только вода окончательно остыла, кожа пошла пятнами, а пальцы стали, как у старухи. Эти складки можно закусывать зубами и оттягивать. Почти не больно, но чувство, будто ты из резины. Эдакий гуттаперчевый мальчик. Умеет гнуться во все стороны, куда подует ветер, туда и сгибаются все его косточки.

Рядом с тобой я всегда была этим мальчиком. Ты говорил мне, что не любишь лес, и я влюблялась в море. Ты говорил мне, что Набоков — напыщенный сноб, и я начинала цитировать Бунина. Ты слушал старых метталюг, и я удаляла из списков всех инди-мальчиков с голосами ангелов. Ты не верил в Бога, я выбросила крестик. Ты любил стейк с кровью, и я заказывала себе только медиум, не жевать же подошву, правда?

И так во всем.

Мне не было сложно это. Я даже не задумывалась, как так происходит. Просто так легче — быть на одной волне с тем, кто занимает большую часть твоей жизни. Всю твою жизнь. И ведь не кто-то чужой, нет, мой Жека. Ну нравится тебе тюленить на пляже, мелочи какие! Ну не читал ты «Приглашение на казнь», что же мне теперь с тобой за стол один не садиться, пока ты свой кровавый стейк ешь? Глупости, глупости, я лучше извернусь, наступлю на себя немножко, прогнусь слегка. Зато мы будем родственными душами. Как в девчачьих фильмах, которые ты на дух не переносишь.

И теперь я понимаю, почему. Невозможно ошибиться больше, чем позволить себе стать частью другого человека, пусть даже самого близкого. Мы — не часть. Мы состоим из собственной истории, опыта, набора падений и побед, из привычек, из любовий и не любовий. Если я ненавижу кровавые стейки, то имею право ненавидеть их до гробовой доски. Если мне нравится сладкоголосый инди-поп, то я буду его слушать.

Самое смешное, что ты никогда не заставлял меня растворяться. Это происходило само собой. Постепенно я теряла вес, плотность и осязаемость. Обращалась тенью. Ты не мог этого не заметить, Жек, но ты меня не остановил. Наверное, приятно было видеть рядом с собой собственную копию. Чуть хуже разрешение, китайская сборка, пластиковый корпус. Реплика для бедных. Но забавная. Пускай будет.

Вот кем я стала, пиратской копией тебя. С твоими курсами, проектами, друзьями, комиксами и фильмами про супергероев. Со временем мне самой стало казаться, что все это и есть я. И нет ничего лучше, чем копировать твои жесты, словечки и манеру растягивать узкие рукава кашемирового роскошества, которое мы покупали парными наборами, мне и тебе.

И все было хорошо. Все было спокойно.

Пока меня не дернуло захотеть чего-то важного самой. Сделать выбор, который и так лежит на мне. Не спросив совета, не разделяя ответственность. Стоило один-единственный раз признать, что я имею право на это, и все рухнуло. Потому что держались мы на нашей идентичности, так любовно мною созданной. Первая трещина, и наш общий организм начал отторгать меня, будто не я его собрала, будто весь он — ты, а я — неудачный имплантат, который нужно скорее вытащить и утилизировать, как испорченный биоматериал.

Биоматериал. Страшно слово, правда? Оно отрицает важность. Всякая значимость тускнеет. Исчезает сакральность. Что угодно, живое и цельное, назови биоматериалом, и оно тут же съежится, сгниет и стухнет, от обиды и страха. Биоматериал не имеет право на жизнь. Растерял его, растратил или не успел получить. Биоматериал можно сжечь, выбросить на помойку, оставить на экспертизу, а после избавиться. Его не хоронят, по нему не плачут. Его оставляют на холодном металлическом столе. Или смывают в унитаз. Вот что со мною случилось, Жек. В наказание за право чего-то хотеть, я стала набором биоматериала. И ты не пришел мне на помощь. Ты меня не спас.