Елена Посвятовская: Жила Лиса в избушке

Дина не подавала никогда. Одни ряженые и лгут, что нуждаются, это ясно, другие искренне просят на хлеб — как различить? Чтобы не мучиться, она не давала денег никому. Вторая причина крылась в панике перед водевильным действом — кивнуть, сделать вид, что веришь, искать кошелек в сумке, страшась, что нет подходящей мелочи, открыть его, определяться, сколько дать. А все на тебя смотрят, особенно в метро, — нет уж, лучше сделать вид, что спишь.

Она открыла кошелек и зависла. Глеб захватил оттуда сторублевку и протянул ее любителю Фриды, жестом останавливая поток благодарности.

— Он же врет, — сказала Дина, входя в ресторан.

Глеб пожал плечами:

— При чем здесь? Это шанс отдать — подарок сверху.

Гардеробщица зевнула им навстречу, но, вглядевшись против света в синие глаза и дорогой свитер, защебетала синичкой:

— Вы чего ж так из машины добежали? Не боитесь простудиться?

Ресторан был рядом с вокзалом. Темный, прокуренный, низкие столы, потертые диванчики по стенам. Поверх запаха табака и засаленной обивки стелился свежий водочный дух. Так пахнет в круглосуточных шалманах, но на входе — часы работы до 23:00.

— Я не знаю, что буду, — сказала Дина, покрутив меню. — Я пойду лапы помою.

— Нет, — он остановил ее. — Сначала закажем, а потом руки, давай сосредоточься.

— Хорошо, я буду то же, что и ты, — сказала, вставая, Дина. — Я во всем хочу походить на тебя.

Он удивленно поднял глаза, потом тихо рассмеялся: она нравилась ему.

— Вино, водка? Только не лицемерь, — спросил уже в спину.

Дина дернула плечом:

— Ну, водка.

“Я ли это? — спрашивала она свое отражение в зеркале, осторожно распределяя блеск на губах. — Еще пятнадцать минут назад я пласталась от смертного ужаса. И что же?”

Ничего. Больше всего на свете она хотела быть сейчас рядом с этим странным мужчиной, альфонсом, нарциссом, клейма некуда ставить, артистичным красавцем, вечным мальчиком, таким же отверженным, как она. Все рассказать, все-все, послушать ответ. Пусть ругает, жалеет, молчит — что выберет. Просто будет рядом, только с ним сейчас не одиноко, с другими — выть. О, она заберет его к себе — ему все равно некуда идти. Нужно купить виски по дороге домой и мяса, сыр, что-то они должны есть ночью.

— Я заказал, — Глеб выбрасывал пальцы, начав с большого, — мисо суп — два, салат из чукки — два, краб запеченный — шесть, угорь копченый...

— Сколько дней ты не ел? — усмехнулась она.

— У меня план, — сообщил он, разливая водку.

— Говори, — Дина сдержанно им любовалась.

— Сейчас выпиваем, — стукнули стопки. — За встречу, да? Потом закусываем, начинай уже, едим много, много едим, о чепухе говорим. А потом уже ты мне все расскажешь, хор?

Дина перестала жевать.

— Ну, я нашел тебя на мокрой скамейке с лицом, опрокинутым туда, — он ткнул бамбуковыми палочками себе за спину. — Ты ведь даже не понимала, что она мокрая... скамейка. Думаю, что есть причина. Хочешь, ничего не говори? Тоже вариант.

Да, не понимала. Нет, она вроде видела дождь сегодня и солнце помнила, холодный день, но это все мимо, как у детей: они ведь тоже не замечают этого “жарко-холодно”. И у еды вкус размоченной бумаги. Дина замерла, пытаясь понять, что у нее во рту. А вот водка уже раздавила гадину-дрожь, распустилась в животе китайским чайным цветком. В голову иди, в голову, дай отдохнуть. Но вместо этого слышала, как гудит, работает мозг, делятся там какие-то тревожные клетки.

Глеб хлопотал вокруг чукки, заливая ее ореховым соусом, пощелкал палочками у нее перед носом, изображая журавля, красиво жевал, не разжимая губ, снова разливал водку — он был рад водке, она видела. Погнал официантку с мисо супом обратно: зачем же вы нам так рано, вот салат съедим — и несите, горячий-прегорячий.

Девушка, хмурая, с тусклой русой косой, сначала зыркнула, потом уже таяла в его чарах, прыснула даже, забирая суп обратно. Он оглянулся ей вслед, уже со стопкой под сводами пальцев, снова повернулся к Дине:

— Ну, чтобы пуля не пролетела.

— У меня СПИД, — сказала Дина, отложила приборы.

Он замер ненадолго, потом выпил залпом, сразу же налил еще, снова выпил.

— Сегодня узнала? — только и спросил.

Она кивнула, страшась его неподвижности, того, что он не кидается к ней. Ведь она уже почти уткнулась в голубой свитер, вдыхала его гель для бритья, заплакала, наконец-то можно заплакать.

Раскачиваясь, он погладил себя по джинсовым длинным коленям. Поднялся рывком — она с облегчением подвинулась на диванчике.