Леонид Пузин - Луна в Водолее [СИ]

Произнося эту слегка ядовитую похвалу, Татьяна одновременно «сервировала» скамеечку: к тарелке с бутербродами и огурцами добавились едва початая бутылка водки и два стакана. Окаёмов налил их до половины, взял один и, на секунду задумавшись, заговорил, будто бы размышляя вслух:

— Ну, вот, Танечка, и Алексей… Царство ему Небесное… ушёл, значит… нет, по сволочному всё-таки устроен мир! Хорошие люди уходят, а всякая мразь живёт… Конечно, моя Мария Сергеевна… прости, Танечка, ты не знаешь — жена…

Окаёмов не понимал, с какой стати его вдруг потянуло на совершенно неуместные излияния, но почему-то не мог остановиться:

— …жутко религиозная… как какая-нибудь средневековая монашка… всё молится, чтобы я не попал в ад… ну — после смерти… бред какой-то! Прости, Танечка, несу чёрт те что! Алексею ТАМ сейчас хорошо — я знаю… а здесь… здесь ему, как говорится, вечная память.

С трудом справившись с этой абракадаброй, Лев Иванович выпил водку и взял из тарелки маленький солёный огурчик. Татьяна Негода тоже выпила свою дозу и тоже, игнорировав бутерброды, захрустела классическим огурцом.

Выпив и закусив, женщина, перескакивая с одного на другое, стала рассказывать Окаёмову о гибели их общего друга — постоянно возвращаясь к тому, каким талантливым художником и замечательным человеком был Алексей Гневицкий, и каким страшным ударом оказалась его смерть для всех, близко знавших Алексея. Особенно — для Валентины.

Несколько минут послушав Татьянин сбивчивый монолог, Окаёмов собрался возникшими у него вопросами превратить его в диалог, но не успел: разбуженный их разговором, спавший в песочнице, нищий встал, отряхнулся и, подойдя к лавке на расстояние двух шагов, попросил закурить. Доставая из пачки сигарету, Лев Иванович обратил внимание, что глаза старого бродяги с жадностью поедают расставленную на скамеечке непритязательную снедь. Впрочем, могло и показаться — пронзительный взгляд бомжа могла притягивать одна только водка.

Как бы то ни было, но Льву Ивановичу сделалось очень неуютно — эти мутные, эти усталые, эти больные глаза! Мерещилось: этими глазами вся тысячелетняя история России смотрит сейчас на свою единственную отраду — на водку, мерцающую в полупрозрачном стекле бутылки. Освобождаясь от наваждения, — а что? если бы не жена и не астрология, затеянные властями псевдорыночные преобразования его самого, никому ненужного сорокачетырёхлетнего инженера приборостроителя, могли бы запросто выбросить на помойку! — Окаёмов налил полный стакан и вместе с бутербродами протянул нищему: — Вот. На помин души раба Божьего Алексея. Выпейте — а?

Старый бродяга взял водку, два бутерброда и, произнеся вполголоса, — Царствие ему Небесное, — степенно выпил и стал торопливо есть.

«Действительно, голоден, — пронеслось в голове Льва Ивановича, — однако еды не попросил. Лишь сигарету».

Эти размышления «ни о чём» были прерваны глуховатым голосом управившегося с колбасой и сыром бомжа:

— А Алексея я, между прочим, знал. Мужик был — что надо. Вот только — не опохмелялся. С вечера, понимаешь, выпьет, а утром — ни, ни. Не по-нашему как-то, но всё равно — мужик был хороший. Душевный, можно сказать. Земля ему — пухом.

«А милиция, интересно, у таких, как этот, — слушая старого бродягу, соображал Окаёмов, — расспрашивала? Наводила справки? Или с самого начала, зацепившись за версию несчастного случая, не ударила пальцем о палец? А ведь такие, как этот нищий, вполне могут знать кое-что примечательное. Увы, в отношении собутыльников Лёшенька был неразборчивым до крайности: мог с кем угодно пить где угодно — даже у себя в мастерской. А не попробовать ли?..»

Однако на окаёмовские расспросы заросший седой мужик ничего вразумительного ответить или не смог, или не захотел — лишь категорически обиделся на намеренно плохо скрытый в словах Льва Ивановича намёк на возможную причастность к гибели Алексея Гневицкого кого-нибудь из местных бомжей: да чтобы Лёху обидел кто-то из наших — ни в жисть! Оперу я, кажись позавчера, так и сказал — ни в жисть!

«Ага, стало быть, милиция не полностью удовлетворилась версией о несчастном случае, — отметил про себя Лев Иванович. — Вопреки официальному заявлению, продолжает-таки копать? Или — уже прекратила? Допустим… и, тем не менее… нет, с гибелью Алексея — явно не чисто… завтра же — конечно, если завтра он будет в силах — попробовать поконкретнее разузнать что-нибудь у великореченских детективов…»