Леонид Пузин - Луна в Водолее [СИ]

По счастью, буфет работал, Окаёмов, пробежав глазами по выставленным на полке бутылкам с напитками, заказал сто пятьдесят граммов молдавского коньяка и стакан чёрного кофе: коньяк оказался отменным, кофе — обычной общепитовской бурдой.

(Нет, несмотря на все заверения и призывы, капитализм в России не приживается хоть убей — конкуренция если и существует, то только среди жуликов и грабителей, а никак не в производственной сфере!)

Опохмелившись, Лев Иванович вышел на привокзальную площадь — пора. Начало седьмого, а до Портовой улицы, где проживал Алексей Гневицкий, добираться около часа — самое время: и с утра, и не чересчур рано.

Однако вид запруженного народом переулочка перед трамвайной остановкой нисколько не вдохновил Окаёмова: эдак, если даже уедешь, то вот доедешь ли? Во всяком случае — живым? А уж о таких мелочах, как пиджак и кейс лучше забыть! Чего уж, владение собственным автомобилем изрядно избаловало Окаёмова: нет, он ни за что не станет втискиваться в душегубку, именуемую трамваем! Уж лучше — пешком!

Разумеется, пешком Лев Иванович не пошёл, а вернулся на привокзальную площадь и за сто пятьдесят рублей сторговал частника — конечно, дорого, но ничего не поделаешь: с такси в Великореченске всегда было плохо, и, в сравнении с «социализмом», «рынок» ничего не изменил в этом отношении.

Когда голубой «москвич» остановился возле дома Љ 11 по Портовой улице, Окаёмов, расплатившись с водителем, посмотрел на часы: без четверти семь — нормально. Надо надеяться, Валентину он не особенно потревожит.

Лев Иванович сразу узнал открывшую дверь Татьяну Негоду — до того, как она заговорила — конечно! Большие, серые, исполненные дружеского любопытства глаза — да в сочетании с очень короткой (под мальчика) стрижкой — разве такое забудешь, увидев хотя бы один раз! Даже — по сильной пьянке. И — разумеется — голос. Если бы не безбожно искажающий телефон, то ещё в Москве у Окаёмова не возникло бы никаких сомнений — позвонила именно Татьяна Негода: молодая актриса местного драмтеатра, прилежная посетительница руководимого Алексеем изокружка — головная боль его Валентины.

Сейчас, увидев её — прижимающую указательный палец к капризно очерченным полным губам и притворяющую за собой оббитую дерматином дверь — Лев Иванович разом вспомнил и самою Татьяну, и связанные с нею великореченские сплетни. (Стало быть, алкоголь лишь затуманил, а не стёр прошлогодние осенние впечатления — стоило Окаёмову увидеть сероглазую молодую женщину, и его память многое воскресила.)

— Лев Иванович, здравствуёте. — Полушёпотом заговорила Татьяна. — Валя, знаете, она так измучалась, а ваш звонок, кажется, её не разбудил. Ну и я — этого…

— Понимаю, Танечка, — таким же «заговорщицким» полушёпотом, не дожидаясь окончания фразы, ответил ей Окаёмов, — может быть, лучше спуститься во двор? И там — на лавочке?

— Да, Лев Иванович, там — конечно… а вы не обидитесь, что — так?.. ну, понимаете… получается, будто я не хочу пускать вас на порог?..

— Какие обиды, Танечка? Ради Бога! Я же не бесчувственный чурбан — понимаю! Если Валентине Андреевне удалось заснуть — конечно, нам лучше выйти во двор. И там — на лавочке…

— Лев Иванович, я сейчас… вы спускайтесь, а я тихонечко… загляну на минутку — как там Валя… вдруг проснулась?.. ну, понимаете — от звонка?..

Женщина скрылась за дверью, а Окаёмов по чёрной лестнице спустился на одиннадцать ступенек — квартира Алексея Гневицкого находилась, если так можно выразиться, на полуторном этаже, над занятым складскими помещениями высоким полуподвалом.

В этот утренний час под старыми развесистыми тополями, закрывающими две трети неба над замкнутым с трёх сторон двором, народу почти что не было: в детской песочнице спал старый бродяга да на дальней лавочке судачили две бабуси — и всё. Скамеечка между разросшимися под кухонным окном Алексея Гневицкого кустами сирени пустовала, и Окаёмов занял это, любимое Алексеем, место. Закурил, но не успел выкурить сигарету даже до половины, как появилась Татьяна — с вместительной серой сумкой в одной руке и тарелкой с бутербродами и солёными огурцами в другой.

— Ещё раз, Лев Иванович, меня простите, но Валентина, — едва присев на противоположный край скамьи, заторопилась с оправданиями смущённая женщина, — … конечно, можно было бы устроиться и на кухне, но, знаете… если честно… мне самой! Хочется немножечко посидеть во дворе. На воздухе, на ветерке. А то эти последние дни — ужас! Из театра — прямо сюда, а днём беготня: справки, милиция, морг, похоронная контора — вы понимаете? Родных-то у Лёшеньки никого, а Валентина, как только узнала о несчастье, сделалась совсем ненормальной: держится на одних успокаивающих таблетках — это ей прописал знакомый врач. Да и то, даже с таблетками почти не спит: или сидит в каком-то оцепенении, или из угла в угол — ходит как заведённая…Нет, Лев Иванович, никогда бы не подумала, что она может так сильно переживать — ведь простая баба, из заводских, и на тебе…