Юрий Бедзик - Этаж-42

Открыл глаза, а она, опершись на локоть, смотрит на него и шепчет его имя:

— Петрусь, Петрусь!

Видно, и глаз не сомкнула, а лежала, изучая в темноте его лицо.

— Ты не спишь? — спросил он, смутившись.

— Завтра ты уедешь. Не хочу спать.

— Меня сон сморил… Прости, Майечка…

— Ты спи, спи. — Провела пальцем по его черным густым бровям. — Я сказала дома, что мы женимся. Маме сказала, а папе еще нет.

— Я тоже напишу своей маме, — пообещал он и снова впал в сладкое забытье.

Под Новый год работали особенно напряженно. Управление обязалось сдать мастерские до января, да и хлопцам надоела холодная, неуютная гостиница, длинные вечера в чужом селе, куда и кино редко завозили. Договорились в воскресенье (это было последнее предновогоднее воскресенье) хорошенько потрудиться, чтобы полностью сдать заказ. Зато на Новый год будут дома и отгуляют за все дни. Правда, Петра мучила мысль: как же Майя? Каждую пятницу она приходила к последнему рейсовому автобусу, в снег и стужу ждала его, сидя в продуваемом ветром углу под пластмассовым навесом, — значит, и на этот раз она будет ждать. Надо бы послать ей телеграмму, но он не решился адресовать ее домой. Так он и не предупредил Майю.

Работы в селе закончились за день до Нового года. Председатель колхоза устроил небольшой сабантуйчик, рабочим вручили грамоты от райкома партии, школьный хор исполнил несколько песен. Председатель колхоза, растрогавшись, даже пообещал, что весной завезет каждому монтажнику в город по мешку картофеля. «Как раз на городских складах у вас уже вся выйдет, а мы вам и подбросим, — говорил он, захмелев от нескольких рюмок. — И летом можете к нам с семьями. Теперь мы свои люди. Считайте, вроде как родными стали».

Приехав в город, Петр отважился позвонить Майе домой. Трубку взял отец, Максим Каллистратович, сказал, что Майи нет, но Петра они хотят видеть. Пусть сейчас же приедет. Проговорил все тоном приказа, хотя в голосе слышались взволнованные нотки. Не случилось ли чего?

Петра несло по городу точно ветром. Не нашел такси, и пришлось бежать по заснеженным улицам и переулкам, сокращать дорогу, чтобы скорей услышать, что же там у них стряслось. Едва дотронулся до звонка, как Гурский уже стоял на пороге.

— Зять пришел! — с иронией крикнул жене. — Заходи, заходи. Спасибо, что не забыл родню.

От его голоса так и веяло холодом, а лицо было измученное, больное, словно он только что встал с постели после тяжелой болезни. В комнату приглашать не стали. Нина Григорьевна, Майина мачеха, бледноватая полная женщина, вышла в шелковом халате, прикладывая к глазам платочек. Горе у них, что ли? Неужели с Майей? Петр оцепенел, страшное предчувствие сдавило сердце.

— Спасибо вам, Петр Онуфриевич, — торжественно, немного картинно вскинув голову, проговорила мачеха. — Майя умирает… Спасибо вам за все…

— Как умирает?.. — ошеломленно отступил к двери Невирко.

— Ждала вас до полуночи… воспаление легких…

— Где она? В какой больнице?

— Нет, вы туда не пойдете! — закричал Гурский, наливаясь гневом. — Есть более достойные, которым позволено сидеть возле моей несчастной дочери. И если ей суждено выжить…

Петра охватило тупое безразличие: он, кивая головой, слушая, как на него, выпучив глаза, кричал Гурский, не заметил, как ему в руки Нина Григорьевна ткнула какой-то конверт, незаклеенный и помятый.

Лишь на улице понял, что это записка от Майи. Видно, писала в больнице. Была нацарапана неразборчиво, каракулями, он сначала даже не поверил тому, что там было, перечитывал еще и еще раз, и наконец смысл записки дошел до него: «Теперь понимаю, почему ты не приехал в наше воскресенье. Отец был прав: нам не быть вместе. Прости за все. И будь счастлив. Майя».

Потом, уже в общежитии, хотел перечитать записку еще раз, но не нашел ее. Видно, потерял по дороге. Виталию сказал, что плохо себя чувствует, простудился, наверно. Упал на постель и с открытыми глазами пролежал всю ночь.

…Петр стоял у колонны, и мысли его упорно возвращались к прошлому. Сколько времени минуло, а он все не может ее забыть. Никакой другой знать не хочет. Встретился с ней как-то. Сдержанно, даже враждебно глянула на него и не подала руки. Объяснений его слушать не пожелала, сказала, что ей некогда: у нее, мол, начинаются лекции. Знал, что уже вышла замуж за Голубовича, живут в его однокомнатной квартире.

Как мечталось и как сложилось!.. Господи, стоило ли столько переживать, если так просто все сошло на нет? Ну, любил, страдал, верил, терзался. И она верила. Все верят, пока не ударит гром. А когда загремит — прячутся в свои гнезда, и каждому — свое.