Юрий Бедзик - Этаж-42

Стал вспоминать всю их беседу, и то, что казалось ему сперва невероятным, даже нелепым — любила, разлюбила, — приобрело иные оттенки, иной смысл. Задумался над Майкиными словами, которые все более казались ему правдивыми и выстраданными, такими словами зря не бросаются, такие слова рождаются из боли, из мук, из горьких сомнений. Красавец, умная голова, а вот наплевать ему на то, что любимая девушка места себе не находит, истерзалась сомнениями, что завтрашнего дня ждет, как непоправимой беды. Вспомнились слова, вычитанные где-то: любовь надо завоевывать ежедневно, ежечасно, всю долгую жизнь. Иное дело, когда ты свободен и тебе безразличны все красавицы мира. Завтра утром придет на строительную площадку, наденет каску и брезентовую робу, возьмет ломик в руки, теодолит, и все встанет на место. Облака на горизонте, идет на посадку самолет, где-то трамваи грохочут, будто под землей. Чего же ты, дурень, загрустил? Обиделся? Словно завидно стало, что ты не сын влиятельного папаши и тебя не любит эта хорошенькая легкомысленная девчонка? Не любит, но не прочь полюбить, и в этом тоже радость. Он сдал экзамен, он уже на четвертом курсе, и если все сложится хорошо…

— Стой! — услышал вдруг позади отчаянный окрик.

Его будто хлестнул этот голос, он даже оцепенел весь и несколько секунд стоял не оборачиваясь.

Майка, едва переводя дыхание, догнала его, схватила за локоть и прямо повисла на нем.

— Как тебе не стыдно? — она говорила сердито, запыхавшись, и он ощущал жгучее прикосновение ее тела.

Девушка шагала рядом, свободно держась за его руку, с сарафанчиком, перекинутым через плечо, размахивая босоножками, висевшими на кончике указательного пальца правой руки. Она все никак не могла отдышаться и говорила, говорила, и он из ее торопливых слов улавливал только, что она и не сомневалась нисколько, она знала, что он уйдет, не поверит ей, не станет ожидать, но она бежала как сумасшедшая, чуть колено себе не разбила, даже в воду упала, вон какая история…

— Разреши, и я разденусь, — осмелев, сказал Петр. — Только ты на минутку отвернись.

— Хочешь, я закрою глаза? — спросила Майка и тут же крепко сомкнула веки.

А он бережно взял ее за подбородок, притянул к себе и поцеловал в сомкнутые веки, трепещущие и чуточку соленые.

Она, словно протестуя, покачала головой, но глаз не открыла, и он поцеловал ее снова, но на этот раз в губы, прямо во влажное их тепло, и лишь тогда она посмотрела на него, и в ее взгляде отразился страх.

— Ты знаешь, что ты сделал? — Она положила ему на плечи согретые солнцем, душистые от солнца руки. — Ты все разрушил. В один миг. — Упала головой ему на грудь, прижалась лбом к его тенниске. — Ты все разрушил. Все, все… Боже!.. — Она смотрела на него с искренним удивлением, с благодарностью и почти беззвучно шептала: — Спасибо тебе! Спасибо, спасибо!..

Он вечером, совсем поздней порой, проводил ее домой, когда уже последние троллейбусы изредка шуршали по пустынным улицам и поливочные машины водяными веерами окатывали тротуары. Майин дом — старинный, с высокими окнами, с бронзовыми виньетками на клетке лифта.

В парадном было полутемно, и Майка на прощанье сама обняла Петра.

— Ты мне очень нравишься… — сказала, поднявшись на цыпочки и нежно заглядывая ему в лицо. — Ты простой, но милый. — И, подумав немного, поколебавшись с минуту, попросила: — Петя… не приходи ко мне. Никогда.

— Что? — Он едва сдержался, чтобы не вскрикнуть, крепко взял ее за руки.

— Я должна все это как-то пережить. Мне будет трудно. Скажи, где ты работаешь? И вообще, как тебя найти?

Кто знает, что было бы, если бы они еще днем, там, на берегу Днепра, завели об этом разговор. Поинтересовалась она лишь теперь, в последнюю, быть может, самую последнюю минуту. Он ответил, что работает на стройке монтажником, что мама живет в селе, учительница, и он часто ездит к ней. Так что высоких родственников нет…

— Зато могут быть друзья в управлении строительного комбината, — не обидевшись на его намек, сказала Майя. — Мой отец… — Майя как-то виновато пожала плечами, — Гурский. Он тоже строит. Знаешь такого?

— Главный инженер Максим Каллистратович Гурский? — удивленно спросил Петр. — Исполняющий обязанности директора?

— Максим Каллистратович Гурский — родной папочка вот этой сумасшедшей девчонки, — указала на себя Майя и, подняв глаза кверху, прислушалась. — Кажется, сейчас я «на ковре» буду держать перед ним ответ за свою измену доценту Голубовичу.