Юрий Бедзик - Этаж-42

— Да совсем не то, Максим, — попытался установить дружеский тон Найда. — Мы же с тобой однокашники по техникуму. Одну войну прошли, в одном общежитии пустой кулеш хлебали. Оттого и дивлюсь: почему у нас дело не клеится.

Гурский, неожиданно вскочив, хлопнул по столу ладонью:

— Хватит! Все мне мораль читают. Всем я поперек горла встал. — Он оперся руками на стол, с болью глянул в глаза Найде. — Алеша, ты ведь душевный человек. Неужели не понимаешь, что из меня больше выжать нельзя? Ночей не сплю, в кабинете просиживаю допоздна: бумаги задушили, оперативки, совещания, и все это — черт знает для чего.

— А ты пойди в горком и скажи: не тяну. Отстал, постарел.

— Судить — оно, конечно, проще, — отмахнулся Гурский, раскуривая сигарету. — Сидишь на своей верхотуре, любуешься небом. Недаром говорят: «Чужую беду руками разведу, а к своей ума не приложу».

Найда только плечами пожал:

— Не тянешь, Каллистратович. Хоть сердись, хоть не сердись.

— Ну посоветуй: что делать? Будь на моем месте, что бы ты предпринял? Я тут все своими руками поставил, каждую пропарочную камеру проверял на всех режимах. Первые панельки сам развозил на стройки. Понимаю: молодые силы пришли, электроника, компьютеры. А что же нам, старой гвардии?!

Найда задумался. Ему вроде бы и жалко стало Гурского: искренне сокрушался, открывал душу.

— Возглавь хозяйственную часть… Или заместителем по быту…

— Позор! — Гурский прошелся по кабинету, на его усталое лицо легла печаль. — Люди же не поймут. Скажут: кто нами руководил? Начнут косточки перемывать, да еще выражать сочувствие, а я не хочу жалости. — Он протянул через стол руку, почти умоляюще сжал локоть Найды. — Вспомни наше прошлое, Алеша! Помнишь, когда тебя в техникуме за фронтовые дела, за плен, кое-кто шпынял?.. Сволочь всякая!..

— Ты первый меня защитил. Спасибо.

— Нет, благодарности мне не нужно, — почти сквозь слезы промолвил Гурский. — Просто пойми: как человек человека. Я слыхал: на парткоме хотите меня выслушать. А там круто обходятся. За Невирко заступаетесь после его хулиганства. Куда уж дальше?

Найда встал, помолчал в нерешительности.

— Запутанный клубочек завязался, — проговорил наконец, и глаза его немного потеплели. — Но распутывать все равно придется, Максим, и ты нам поможешь.

Сегодня в комбинатском Дворце культуры вечер. В фойе танцы, в концертном зале выступает самодеятельный хор работниц, по коридорам ходят нарядно одетые девушки и парни. И музыка, музыка…

Петр Невирко прислонился к колонне. Лицо замкнутое и задумчивое. Может, и не стоило приходить сюда, сидел бы в общежитии, в своей тихой комнате, над чертежами, готовился бы к зачету. Да и проект-фантазию давно пора подкрепить точными, математически обоснованными формулами. Крайзман, конечно, умная голова, но в его идее много дерзкого, почти фантастического. Надо еще показать реальность такого проекта. Научный руководитель Петра — старенький профессор — сам когда-то мечтал разработать схему заоблачного гиганта из панельных конструкций. Немало видел разных архитектурных чудес, которые появились нынче на планете. Рассказывал, как однажды в США их водили по верхним этажам небоскреба, и молодой гид-инженер откровенно признался им, что его пугают такие железобетонные громады, пора, мол, вернуться к строениям низким и надежным. «Для тех, кто не верит в будущее, высотные здания всегда представлялись потенциальной катастрофой, — говорил профессор, руководитель Петра. — Мы же иного мнения, и страха у нас нет. Нужно, чтобы высотное строительство стало явлением обыкновенным, будничным, повсеместным. С каждым годом плотность населения на планете увеличивается, растет сеть промышленных линий и объектов. Человек должен подняться над шумом дня, его всегда будут манить солнечный свет, прозрачность небесной лазури, надежный покой. Возводите высотные здания, мой юный друг. Мечтайте о сказочных заоблачных дворцах. За ними будущее».

Музыка в фойе умолкла, и стало слышно, как в зале мужской голос выводит песню о девушке, о дубе, о кринице, в которой плавает золотое ведерце… От песни у Петра защемило сердце. Какая волшебная сила в этих звуках, в мелодии, которая словно рождается из самого солнца! Нет, он не мог уйти сейчас домой и песню эту не мог оставить. Слышал ее однажды с Майей на концерте, она положила свою руку на его пальцы, и ему передался ее трепет. И он увидел слезинку в ее глазах, и боль, и нежность.