Юрий Бедзик - Этаж-42

Когда операторы уехали, к Невирко подошел Виталий Корж.

— Остыл малость? — полюбопытствовал, весело прищурив озорные глаза.

— Надо же хоть когда-нибудь почувствовать себя человеком.

— Будь спок. Только бы этот киношник не испугался.

— С Гурским теперь все счеты сведены. Не нужны нам его подарочки.

— Есть, Петя, типы пострашней.

— Кого ты имеешь в виду?

— Да одного своего приятеля из разряда новоиспеченных дипломников. Идти на ссору с высоким начальством — рискованное дело. Особенно для тех, кто мечтает о славе.

— Меня же мною запугиваешь? — разгадав его слова, насмешливо произнес Невирко.

— Смотри, тебе видней.

Невирко, смеясь, обнял друга.

— Философ ты, Виталька! Кто ее, славу, не любит? Тут вопрос в другом. Майка Гурская была на вокзале как шальная, и глаза какие-то дикие. Недавно позвонила мне и сказала, что нас приедут снимать киношники. Намекнула, мол, это мой подарочек тебе. При законном, так сказать, муженьке…

— Кстати, он — доцент политехнического. На кафедре Добрынина, у которого ты будешь защищать свой диплом.

— Скажи, для чего ей эта комедия? Правильно ли я поступил? Может, своей кувалдой я разбил собственное счастье? Погубил святые чувства? — спросил с горечью Невирко.

— Где уж святые! Любились-миловались, а замуж вышла за Голубовича.

— А ведь мы могли быть счастливы…

— Счастье и любовь — вещи несовместимые, — серьезно заявил Виталий. — Корень зла совсем в другом: она обманывает и тебя, и простодушного доцента Голубовича. А все потому, что не любит никого и ничего, кроме себя.

В кабинете главного инженера Максима Каллистратовича Гурского голос Найды звучал сперва растерянно и обиженно: он не поверил услышанному. Сидя у приставного столика, он нервно поглаживал его блестящую полированную поверхность.

— Особенно возмутительно то, — негодовал Гурский, — что этот Невирко опозорил нас перед всем городом. — Главинж достал платок и принялся старательно вытирать свою мясистую шею, щеки и лоб. — Показал для кинохроники бракованную продукцию. Я договорился, чтобы сделали показательный фильм о вашей бригаде. Это вам сейчас нужно как воздух. Прославить Найду, чтобы все увидели, какие замечательные люди у нас трудятся, как мы выполняем план. И вот легкомысленный мальчишка, критикан все ставит под удар. Допустим, — развел руками Гурский, — привезли некондиционную панель, есть в ней какие-то трещины, оббитые края. Кассету — в сторону, мы заберем — и точка. — Гурский грузно подался всем телом вперед, налегая широкой грудью на стол, на разложенные бумаги. — Такую каверзу мне подстроить! Да, да, именно мне. Чтобы отомстить, очернить перед городской партийной конференцией.

Найде было известно о разрыве между дочерью главинжа и Петром Невирко, слыхал, будто парень не пришелся ко двору. Но не верилось Найде, что Петр способен на такую мелкую месть. Не такой он человек, уж он его изучил, было время приглядеться к своему заместителю.

— Зря так думаешь, Максим Каллистратович, — после минутного раздумья проговорил Найда. — Невирко не из мстительных.

— Плохо знаешь своих людей. Зачем тогда он устроил этот спектакль перед кинокамерой?

— Потому что вы нам не в первый раз поставляете брак. С техникой не все в порядке. Второй стан Козлова не пустишь в дело. Механизмы износились.

— Всему свое время, уважаемый. Мы же еще один бетонный завод строим. Туда идут фонды.

— Не знаю, — жестко бросил Найда. — То штурмовщина, то простои. Общежитие никак не достроите, и поэтому люди от нас уходят.

— С кадрами всюду нелегко.

— Э, нет! — поднял голову Найда. — К хорошему жилью каждый путник свернет. Государство выделяет нам средства, а мы их не осваиваем. У нас — лишь бы план. Любой ценой план! Халтуру, брак, приписки — только отчитаться!

Гурский заерзал на стуле.

— Давай, Платоныч, не торопиться с выводами. Для меня главное — честь коллектива, знак нашего комбината.

— Есть еще государственный знак качества! — напомнил Найда.

— Вот прицепился! Что можем, то и делаем. И вообще, Алексей Платоныч, зря ты сердишься. Сидишь, хмуришься, и я по твоим глазам вижу, что видишь во мне одно зло. Разве не так?

Найда помолчал. Из груди его вырвался вздох.

— Думаю я, думаю, Максим Каллистратович, и никак не могу понять, что ты за человек, — хмуро заговорил он, неторопливо поднимая на главинжа испытующий взгляд. — Не пойму — и все!

— Суди, суди. Рабочий класс, тебе и карты в руки.