Юргис Балтрушайтис - Литва - рассеяние и собирание

Данюс молчал, он хотел, чтобы она поскорей ушла, ему было стыдно за свои ботинки и свой костюм, он не знал, куда девать руки. А главное, ему было стыдно за мать, такую необразованную, такую нелепую среди других родителей, приглаженных и ухоженных; стыдно за ее красное лицо, ее возбуждение, ее зеленое с вышитыми цветами и блестками старомодное платье, за этот идущий от нее запах: он пропитывал волосы, одежду и руки всех женщин-работниц на лисьей ферме, его не перешибал ни один одеколон.

— Девочки, чего не танцуете? — мать повернулась в стайке одноклассниц. — Хватайте Данюса, поглядите, какой он у меня, а как пляшет, сама учила!

— Мама!

— Чего стоишь, приглашай девушек, — велела мать Данюсу и прикоснулась рукой к лицу сына, словно хотела убедиться, что это и вправду ее сын, наконец возмужавший, однако такой по-детски робкий и наивный.

Данюсу хотелось провалиться сквозь землю. Одноклассницы поглядывали в его сторону и, посмеиваясь, о чем-то шептались, насмешливые, глумливые улыбочки кривили их губы.

Мать выволокла сына на середину зала, и они сделали несколько неуверенных па.

— Почему я должна тебя вести, тебя же учили, — тихо шепнула мама на ухо сыну.

Данюс чувствовал, что все на них смотрят, ноги стали вялые, словно картофельная ботва, пот прошибал, и ему казалось: никогда этот танец не кончится. Мать в самом деле обучила его вальсу, вечерами они кружились в пустой комнате, и сын, весь в поту, то и дело наступал матери на ноги.

— Пригласи на танец какую-нибудь одноклассницу, не стой, как пень… Ты такой красивый, сынок, я горжусь тобой.

— Мама, ты пьяна…

Танец закончился, все опять бросились к еде. Данюс сидел почти в самом конце стола. Мать взяла бокал, подошла к директору и что-то ему сказала, директор расхохотался, после чего они чокнулись и оба выпили. Данюс уткнулся взглядом в стоявшую перед ним тарелку, на которой приятно соседствовали обглоданный окорочок и ананасная корка.

— Иду домой, с директором уже попрощалась, тебе станет спокойнее, не будешь таким робким. Повеселись хорошенько, — промолвила мама и влажными губами поцеловала его в щеку.

Данюс понимал: он должен ее проводить. Если не до самого дома, то хотя бы до дверей. Однако не двигался с места, а продолжал смотреть на грязную тарелку.

Вновь звучала музыка, кто-то танцевал, кто-то громко смеялся. Отец Зигмаса, расстегнув пиджак, со знанием дела продолжал разливать водку всем подряд, настаивая, чтоб каждый пил до дна. Очередь приближалась к Данюсу, и мальчик решил, что пора выйти покурить. Он поднялся и неожиданно увидел маму. «Блядь, эта дура, мать Рыжего, опять возвращается», — услыхал Данюс.

Мама приблизилась. Выглядела она растерянной.

— Почему ты вернулась?

— Со мной такого еще не было… вышла из школы и не знаю, в какой стороне дом. Иду туда, иду сюда, и не понимаю, куда идти, — голова закружилась… ветер сильный, деревья шумят, вижу какие-то огни, а где дом — не знаю.

— Как это, не знаешь, где дом? Прямо вдоль акаций, потом налево, немного пройдешь — и дома…

— Понимаю, но так закружилась голова, ужас просто, такого раньше не бывало. Правда, сынок, идем — проводи, стыдно кого-то просить, я, правда, дорогу никак не найду, только не говори никому — проводи и все.

На улице они увидали, что все как-то странно переменилось — ветки деревьев царапали наэлектризованную ночную тьму, звезд не было видно, чёрные облака заволокли небо, слышалось глухое прерывистое гудение церковного колокола под ветром. Данюс и его мать шли вдоль акаций, потом свернули в сторону церковной стены — чем дальше от школы, тем кромешнее становился мрак. Что-то треснуло, видно надломилась ветка старого клена, посыпались искры с электрических проводов и потухли последние огоньки в городских окнах.

Они шли вперед, однако Данюс уже не был уверен, что идет правильно. Мать сохраняла равновесие, крепко уцепившись за руку сына, и тоже ничего не видела. Темнота наплывала со всех сторон и, казалось, густела.

Вдали что-то зарычало, завыло, потом грохнуло, как грохочет летом в грозу, небо на мгновение озарилось, но светлее вокруг не стало.

— А вдруг там пожар? — сказала мать в страхе.

И точно, где-то вдали полыхало зарево, а сквозь ярость и рычание ветра временами слышались грозные, неясные звуки.

В растерянности они не понимали, куда идти. И в этот миг, будто рассеченное огромным ножом, треснуло полотно черных туч, застилавших небо, и возникшую прореху заполнила гигантская ослепительная луна. Мир перечеркнули изломы деревьев, грозные контуры ночи. Ветер не утихал.