Гарий Немченко - Отец

Громов кинулся вдогонку, и человек вдалеке сперва остановился и посмотрел назад, а потом сделал странный какой-то скачок вбок и тоже понесся по улице что есть духу.

— Постой! — крикнул Громов, задыхаясь. — Эй, друг!..

Попробовал поднажать, но человек впереди уже юркнул за угол дома.

Громов остановился, стало тихо, и только тут, казалось, догнал его и тяжеленный топот собственных сапожищ, и жалостный хруст ледка в промерзших до донышка лужицах на асфальте…

И это тоже когда-то уже было — как стоял, не понимая, что делает и зачем он тут, посреди гулкого и пустого ночью проспекта… И был потом медленно выплывший из-за поворота зеленый глазок такси.

Он бросился наперерез, едва не попал под машину — хорошо, шофер затормозил. Растопыренными пальцами Громов ткнулся в скользкий, нахолодавший бок «Волги». Маленький, похожий на подростка таксист, наклонившись, лихорадочно крутил ручку окна.

— Ты токо не ругайся… не ругайся, — никак не мог отдышаться Громов. — Знаешь — нет, что от поноса давать надо?.. У меня пацан…

Похожий на подростка таксист отнял руку от окошка, и Громову показалось, что тело у того спружинило — так резко ударил он плечом в противоположную дверцу. И Громов не успел ничего сообразить, как таксист уже держал его за грудки.

— А если монтировкой промежду глаз?!

Тут Громов слегка очнулся, подставил руку, цапнул монтировку и машинально вверх дернул. Монтировка осталась у него в поднятой руке, а невысокий таксист и раз, и другой неловко подпрыгнул, потом также мгновенно вскочил в машину и дал газу.

Монтировка была теплая, пахла гретой резиной, и Громов нес ее и иногда непонятно зачем разглядывал. «Надо было, конечно, — думал, — как-то поумней начать. Тем более с таксистом. Нервный народ, известное дело».

С проспекта Добровольцев он уже свернул на Молодежную, когда позади послышался быстро нарастающий гул, и его обогнала светлая «Волга» с шашечками, ткнулась к обочине.

— За этой штукой? — без всякой обиды спросил Громов, поравнявшись и протягивая монтировку.

— Да ну, добра! — тон у водителя был не только миролюбивый, даже как будто дружеский. — Просто я подумал: может, правда?

— Стал ба я брехать…

— Я сперва про пацана не расслышал.

— В том и дело. Если ба не пацан…

— Куришь?

— Балуюсь другой раз.

— Ну, не кури, правильно, — не вылезая из машины, водитель чиркнул спичкой, и узкая полоска света из сложенных лодочкой ладоней прошлась по острому подбородку, по крохотным, но зато задиристо ощетиненным усикам под слегка приподнятым, похожим на птичий клюв, носом. — У нас же как? — спросил сам себя и помолчал, и раз, и другой глубоко затягиваясь. — Гонишь, торопишься, мок-якорек, план вырвать, а он, пьянь, тянет руку. Ты по тормозам. Он: свободен? Свободен. Ну, выходи, попляшем!.. Ты как оплеванный, а компания, что с ним, — га-га-га!

— Ну, такому-то и не грех, — поддержал Громов.

— Или вчера взять. Останавливает один. Шеф, говорит, а, шеф? Пора мне, как ты смекаешь, в парикмахерскую?

— Ну, и на ее тебе, на! — протянул монтировку Громов. — Пригодится.

Водитель как будто даже обиделся:

— Да не затем я!.. Слушай. Рисовый отвар — вот. Сколько пацану?

— Скоро полтора будет.

— Первый? Второй?

Громов невольно плечи расправил, голос у него потеплел:

— Пе-ервый!

Усатенький таксист сожалеюще цвиркнул уголком губ:

— Припозднился ты. У меня третьему на днях четыре годика.

— Богато живешь, — слегко поскучнел Громов.

— А я этого не понимаю, чтобы детей не иметь. Лучше голодать буду…

— Оно и видно: опух.

— Ну, ты брось, мок-якорек, ты брось!.. Я тебе по делу. Жинка всех троих — рисовым отваром. Скажешь своей, она небось знает…

— Да нету ее.

Водитель выхватил изо рта сигарету, спросил почему-то с надеждой:

— Бросила?!

— На курсы поехала.

— И ты отпустил?!

— Ладно, я пошел, — сказал Громов.

— Да ты постой!.. Значит, надо было, раз отпустил. Я что? Тебе видней.

— Пошел я…

— Куда тебе? А ну, садись!

— Тут рядом, — замялся Громов. — Да у меня и кошелька с собой…

Водитель выкинул руку:

— Дай монтировку! Вот как врежу сейчас промежду глаз, если не сядешь!

Артюшка мирно посапывал на том же бочке, и Громов, постояв над ним, прошел на кухню и первым делом включил на электроплитке самую большую конфорку — пусть пока греется. Кастрюлю он тоже выбрал побольше, с широким дном, воды немного налил и риса потом бросил совсем немножко — лишь бы скорей отвар. Остудил его в тазике с холодной водой, попробовал, слегка подсластил и ровно в три с Артюшкиною чайной чашкой пошел в спальню. Посадил сонного малыша посреди кроватки и одной рукой поддерживал тепленькую спинку, а другой подавал питье, краем чашки искал губки, хотел, чтобы сынишка выпил, не просыпаясь.