Гарий Немченко - Отец

Да и все-таки Зинка… Хотя Зинка-то, бедная, маленькая, при чем?.. Сам без отца, без матери вырос, понимать бы многое должен…

Э-эх ты, один мужик Громов, да в нем-то еще десяток!..

Он приоткрыл глаза и взглянул на Риту сбоку, но она тут же накрыла их ладошкой левой руки, которая была у него под головой, и он зажмурился, но потом взглянул снова и сквозь подрагивающие ее пальцы снова увидел близко ее щеку с неярким, но горячим румянцем, и все еще затуманенные минутами ласки тихие ее глаза. Он уже вернулся из этих минут, она только возвращалась, и он лежал тихо, как будто дожидаясь ее.

Когда она отняла руку, он покосился на часы, стоявшие на этажерке у противоположной стены, хотел сделать это незаметно, но Рита перехватила его взгляд, попросила шепотом, как будто стыдясь этой своей просьбы:

— Полежи, Коль, успеешь…

— Шидловского сейчас, — сказал он, чтобы как-то объяснить эту всегда пугавшую Риту торопливую его деловитость. — В магазине встретились…

— Помнишь, я тебе про Наташку рассказывала, про Алешину? — заговорила Рита, оживляясь и подкладывая подушку повыше под голову. — Ну, что ездила в область соревноваться?.. Кто лучший маляр, помнишь?

— Дак что?

— Наташка Алешина теперь работать не будет… учить будет по бригадам. Она первое место заняла, повезло, да?

— Ну дак что? — упрямо сказал Громов. — Чего от нее? Я про Шидловского…

— Ну что он не человек, что ли?.. Ну случилось. Ведь и рабочие…

— Ты мне… рабочие! — горячился Громов. — А сама ты украла?

— Не обо мне же мы говорим…

— И я нет… Вот! И то двое…

— Ой, Коля, много ли?

— Других нету?.. Мы что — самолучшие?

— Не лучшие, конечно, да как за людей ручаться?

Самое тут и было больное место…

Видал Громов: кто-то там балуется, ворует… Но зато другой так честность блюдет, что рядом с ним о воровстве и подумать-то стыдно!.. Тот же Петрухин, бригадир, или прораб с соседнего — татарин Рамзанов, или вон Крепкогонов Иван — да мало ли!

Да только в том-то вся и штука: на Шидловского тоже раньше разве подумал бы?..

А теперь Громов и этим временами не верит. Сидели недавно в управлении у начальника, и Громов зырк все да зырк на Рамзанова, мужик-то тот добрый, на него всегда посмотреть хорошо.

А тот перегнулся к Громову через стол, смеется:

— Чего так на меня уставился, Коля-Николай?.. Как будто я украл у тебя что!

С подозрением смотрел на него Громов, выходит, вот оно!

Ритка была единственным человеком, которому он все рассказал, хоть и не ожидал от нее какого-нибудь такого совета, и она все поддакивала ему в его немногословных рассуждениях о Шидловском; но когда она, как ему показалось, принималась защищать начальника, у Громова это вызывало злость, и злость эта ставила все на свои места, и все тогда было ясно и просто.

Крал Шидловский?.. Ну крал. Дак чего ж тут, туда его!..

Брать на себя перерасход, наводить тумана в конторе? С таким, мол, народом и правда… Сами не дали сторожа, чего теперь без толку ляскать? Теперь подписать убытки, да и дело с концом! В первый раз, что ли? Все грамотные.

А тогда и самому ножик в карман, да поздно ночью на край поселка…

Работягу, правда, жалко, у него и так денег мало. Ну зато государство богатое. Решетку вырвать, что у кассирши, да аванс для всего управления — в карман.

Нельзя, что ли, если Шидловскому можно?..

И опять вспоминал Громов и то собрание в Микешине, на котором его бригаду стыдил Шидловский за растащиловку, и тот случай, когда комсомольский патруль у старика Богданова досточки в электричке поотбирал…

То и воровством-то считать нельзя — так, работал старик дома, больше для удовольствия. Он краснодеревщик сам, а тут, в опалубщиках, работа грубая, ума, что там ни говори, много не надо. Вот старик Богданов досточек в перекуры напилит, свяжет ладненько — и с собой. Тому, глядишь, полочку, этому — шкафик или еще что. У кого день рождения в бригаде, начнут мараковать: что подарить бы? А у Богданова уже есть подарок: «Я ему, — говорит, — стульчик для пацана подарю, с дырочкой».

Оно такому стульчику цена — пятак в базарный день, да попробуй в магазине достань.

А денег Богданов-старик никогда не брал, только и того, что бутылочку иногда раздавит с ребятами. А когда так сам даже бутылочку эту и возьмет. «Давай, — говорит, — обмоем шкафчик, чтоб крепко стоял, да ты не шарься, не шарься, знаю, что денег нет, откуда им, когда получка рядом, эх, молодежь, это мне вот старуха на два восемьдесят семь дала тройку, куда их, на тот свет с собой, что ли, — дак там ларьков нету». Он добрый, старик Богданов, денег с тебя — никогда. «Это я, — говорит, — на память!.. На память!..»