Дмитрий Стахов - Сон в начале века

На берег моря меня вывели в состоянии жалком и растерзанном. Там уже была готова большая лодка. Бабы-гребцы стояли с веслами наготове, сам Бормота, в кепочке с якорем, явно собирался капитанить, покрикивал на баб, прохаживался взад-вперед с гарпуном под мышкой, смотрел в морскую даль, щурился, а когда меня притащили, еще долго делал вид, что не замечает. Наконец он снизошел, приблизился.

— Так, сейчас отплываем, — Бормота был сама сосредоточенность. — Приготовься!

А что мне было готовиться? Я был совершенно готов. Все было ясно — мы отплываем, плывем, я указываю место, каким-то способом они проверяют — вру я или не вру, потом у меня еще есть в запасе пара попыток, но конец очевиден: меня бросают за борт, бабы лупят веслами, Бормота пронзает гарпуном, потом из меня делают чучело для их морского музея. Впервые за долгие годы, за время испытаний и тревог, я подумал: «Пинцет котенку!» и тут же был брошен на дно лодки, бабы с веслами залезли следом, Бормота сел на банку, другие бабы столкнули нас в прибой, и тут началось!

Нас кидало! Поворачивало! Бабы от натуги попукивали и покряхтывали, Бормота орал, лупил баб по спинам концом гарпунного каната, причем с такой силой, что на их спинах оставались кровавые рубцы, на рубцы попадала морская вода, от боли бабы вопили, но гребли как проклятые, а я валялся на еланях и бабы пинали меня, на меня мочились, плевали и испражнялись. Это было очень плохо, ребята.

И тогда я вскочил, огляделся и ткнул пальцем прямо в морские воды:

— Здесь! — крикнул я. — Здесь лежит моя мобилка, а также кое-какие личные вещи и сбережения!

— Суши весла! — скомандовал Бормота и быстрым движением сбросил за борт ближайшую к нему бабу, которая тут же ушла под воду.

И что бы вы думали? Она появилась с приличным пластиковым пакетом в руках, причем этот пакет лежал там, внизу, на дне, не случайно, его кто-то там основательно притарил с грузом, веревку от которого баба перерезала спрятанным меж сисек ножом!

И вот она отдает пакет Бормоте, Бормота пакет взрезает, из пакета вываливаются деньги в пачках, бумаги всякие в папках, цацки разные в коробочках и, наконец, мобильный телефон. Мобилка! Уф!

Но Бормота не был бы Бормотой, если бы не взял одну из папок, не открыл бы и не сказал бы мне с укором и с совершенно чуждой нашим людям иронией:

— А разве твоя фамилия Бронштейн и зовут разве тебя Аркадий?

— Нет, — честно ответил я.

— Ну вот и приплыли! Это же все не твое, а Бронштейна! Он все это припрятал после катастрофы, которые в этих небесах случаются почти каждый день, и обещал за бумагами, деньгами, цацками и мобилкой вернуться. Вот, тут все написано!

И я понял, что на пути смирения и покорности мне никак от Бормоты и его баб не избавиться, что даже Провидение, хранившее меня и указавшее место, где Бронштейн притопил свои говенные сокровища, мне не поможет. И я схватил Бормоту за шею и одним движением мышцы шею ему сломал. Бабы оцепенели, охренели и застыли. Тогда я вырвал у ближайшей ко мне весло, быстро столкнул их всех одну за одной в воду, а сам — два оставшихся весла в уключины, гребок к гребочку, раз-раз-раз — и к горизонту. Напрасно бабы мне что-то кричали, видимо — зазывали вернуться и стать их царем вместо Бормоты. Я-то цену бабскому слову знаю!»

Гости Половинкина-второго встретили окончание рассказа в полнейшем восторге. Правда, еще до его окончания некоторые их них громко вскрикивали и резко вскакивали со своих мест, а после рассказа началось бурное его обсуждение, и оказалось, что гости разбились на две неравные части. Одна, большая, придерживалась мнения, что бабскому слову действительно грош цена, что верить им нельзя, а если кто и верит, то тот только, кто сам желает обмануться и быть обманутым. Другая, меньшая, отстаивала иную позицию, а именно, что в бабской лживости виноваты сами мужики, которые лживостью этой в конечном итоге пользуются и с ее помощью решают свои проблемы. Спор быстро вышел в повышенные тона. Кое-кто уже и замахнулся, кое-кому уже и досталось, где-то у кого-то что-то хряпнуло, кому-то успели и вмазать, и не избежать бы большой беды, если бы Половинкин-второй не вытащил из-под пиджака большой черный пистолет и не выстрелил в потолок, да пулей такого большого калибра, что на резвые головы посыпалась штукатурка.

— И вы правы ребята, и вы! — сказал Половинкин-второй после того, как установилась тишина. — Если мы будем из-за баб так махать кулаками, то у нас и сил не останется. Все ведь, ребята, познается в жизни, в ее толще, в ее глубине. Пойдите туда, в жизнь, и вы все поймете. Там ведь все меняется каждую минуту! Каждую секунду! — Половинкин-второй перевел дух, спрятал большой черный пистолет и закурил сигару. — А вы, блин, из-за такой фигни, понимаешь... Наливай!